Бог бросил кости (СИ) - Литий Роман

— Ну что, Перси, заставим эту штуковину потанцевать? — Зормильтон рассмеялся и нажал кнопку на клавиатуре лабораторного компьютера. Что-то загудело, и атексетская машина слабо засветилась красным светом. — Я составил новый список нейрокоманд, который стоит попробовать. Машинка должна помахать лапкой, но что-то мне подсказывает, что эксперимент этот пойдёт туда же, куда и все остальные.

Поставив запреты на всё, чего требовала ситуация, Персиваль подошёл к машине. От неё веяло холодом, и чёрные структуры её корпуса покрылись росой. Зормильтон подал Персивалю контактную пластину: от контакта с кожей она считает пульс прикоснувшегося и синхронизируется с колебаниями нейрополя на той же частоте. Персиваль приложил руку к холодному металлу.

Машина ожила, задёргавшись мелкими движениями, и вместе с этим Персиваль ощутил что-то вроде присутствия, но в сотню раз сильнее. Разум его скрутило, Персиваль почувствовал, что теряет чувство собственного тела. Колоссальным усилием воли он привёл мысли в порядок, защитился от присутствия и снова почувствовал холод в левой руке от контактной пластины. Машина замерла.

— У меня такое чувство, что эта штука пытается через нейру убить каждого, кто к ней подключится, — проговорил Персиваль, тяжело дыша.

— Возможно, она недовольна, что мы тыкаем её в нутро, хе-хе, — Зормильтон скидывал со стола лабораторный хлам. — Будь на твоём месте кто-то ещё, убила бы точно. А, нашёл! Гляди, попробуй это.

Зормильтон показал Персивалю экран планшета, на котором был список не связанных друг с другом фраз вроде «Стол в каюте на Эмингоне-2» или «Бой на мечах с Гидеоном, который ты проиграл». Это были ассоциативные команды — воспоминания, которые применяли Железные Рыцари во время расщепления сознания, чтобы намеренно вызвать связанные с ними эмоции. Эмоциональные команды — самый эффективный метод управления нейрой, но требует долгих тренировок.

Персиваль прочитал группу команд — всего около десятка. Затем в пару секунд он усилием воли призвал по очереди все необходимые эмоции, неотрывно наблюдая за машиной. Та крутанула сразу всеми конечностями, лязгнув цепями, затем подалась вперёд, ноги её по очереди дёрнулись, и машина взмахнула правой рукой — после чего рука неестественным образом обвилась вокруг туловища, и что-то внутри громко взвыло.

— Отбой, отбой, хе-хе-хе, — смеялся Зормильтон, щёлкая тумблерами. Машина перестала светиться и снова безжизненно повисла. — Тридцать секунд эксперимента на три дня анализа его результатов, как обычно. Спасибо, Перси! Что бы мы делали без тебя, хе-хе!

— Было что-то новое? — спросил Персиваль, аккуратно водрузив контактную пластину на груду металлических деталей.

— Всё новое, всё! — прокричал Зормильтон уже из-за машины. — Эмоциональный код — это ведь шифр, понятный только этой машинке. Если бы мои предсказания совпали с тем, что она только что исполнила, можно было бы сказать, что шифр разгадан, но вместо этого что-то совершенно невероятное! Три дня анализа, не меньше, дорогой друг!

Персиваль улыбнулся уголками рта и вытер пот со лба. Отгораживаться от присутствия было невозможно, его можно было только перенаправить — но это требовало куда больших усилий, чем привычное Персивалю расщепление сознания. Стоило отдохнуть сейчас, тем более что Зормильтон, похоже, пригласит на следующий эксперимент не раньше, чем через три дня.

— Франц, не хочешь прогуляться до кофе? — озвучил Персиваль свою идею в пустоту, и пустота ему ответила приятным голосом:

— Считаю это хорошей идеей.

— Вы, похоже, хотели у меня что-то спросить, Персиваль?

Персиваль и Франц сидели у широкого окна кофейни и наблюдали, как по прозрачным вакуумным трубам снуют поезда — главный вид транспорта на Кубусе. День подходил к концу, и Солнце играло на волнах океана своими сверкающими бликами.

— Именно так. Чем три тысячи пятый год будет отличаться от всех остальных?

Франц, глядя на океан, улыбнулся и с наслаждением вдохнул тёплый вечерний воздух.

— А знали ли вы, что кофе со времён, когда Богов-Основателей было пять, значительно изменился? Вкус всё тот же, но раньше он бил в голову не хуже хелмарского коктейля. Это слова Агмаила, как и то, что я сказал про три тысячи пятый. Не всё мы в силах предсказать, Персиваль, поэтому ко всему нужно быть готовым.

Персиваль поднёс чашку к губам и глотнул коричневатого напитка. Мягкий, горький вкус со сладкими нотками. Он крутанул в пальцах свою ручку и спросил:

— Извини за нескромный вопрос, но как много тебе рассказывает Агмаил? Я имею в виду, подобных вещей?

— Больше, чем стоило бы знать народу, — Франц с той же довольной улыбкой закрыл глаза. В свете заката он выглядел необычайно эстетично — Персиваль подметил, что обычно он казался довольно непримечательным. — Я доверяю вам, Персиваль, поэтому и рассказываю всякое. Я уверен, что вы будете достаточно осмотрительны, распоряжаясь этими фактами.

И тут в Персивале проснулось любопытство. Череда аналитических проверок, промелькнувших в сознании, подтвердила — это не опасно, поэтому Персиваль задал вопрос:

— А Агмаил не рассказывал, как он управлял атексетскими технологиями, когда возводил Кубус?

На этот раз Франц улыбнулся хитро и хрустнул пальцем руки.

— Надо спросить, — ответил он и проговорил медленно: — Не будет же он настолько непредусмотрителен, чтобы нарочно задерживать прогресс, правда?

— И ты видел Агмаила? Ты же знаешь всех людей на Кубусе? Он похож на современных людей?

Франц усмехнулся.

— Больше, чем вы думаете, Персиваль.

«Пробей купол, Лориан. Стреляй и беги, или кончишь, как я».

«Я не могу оставить тебя здесь».

«А я не могу уйти. Есть ещё в мире люди, кто мне дороже свободы. Но ты… Когда меня схватят, тебя здесь ничего не будет держать. У тебя осталось пятьдесят секунд».

«Клянусь тебе, отец. Однажды ты и все в этом Наблой забытом мире увидят свет, спускающийся с поверхности…»

«Не трать время, Лориан! Беги! Пробей купол, обо мне не беспокойся, со мной ничего не сделают!.. Умрёшь же при свете Солнца!.. Хоть ты…»

Альмер Зормильтон сидел в своём кабинете в окружении огромного количества ребристых поддонов от конфет. Они лежали на столе в несколько слоёв, раздвинутые, чтобы освободить немного места для клавиатуры и рабочей тетради, предыдущие инкарнации которой находились в кабинете в самых неожиданных местах. Зормильтон запрещал кому-либо трогать или переставлять его вещи, объясняя это тем, что только он знает, где что должно лежать, и «лишние попытки уборки лишь нарушают вселенский порядок».

— Так-так-так-так-та-а-ак, — протянул Зормильтон, наверное, в сотый раз за вечер.

В тетради перед ним множество одиночных букв с индексами были соединены сложной сетью тонких кривых линий одного цвета, что, согласно плану, должно было выражать категории эмоциональных команд, однако вряд ли нашёлся бы человек, кроме самого Зормильтона, которому была бы понятна схема.

— Так-так-так-так-та-а-ак…

Для Зормильтона схема была напоминанием, но никак не опорой. Настоящий анализ находился в голове учёного, где развернулась полная, красочная и многомерная схема результатов эксперимента. На экране компьютера был список эмоциональных команд для каждого действия. На первый взгляд не было никакой системы, никакой закономерности — как и на второй, так и на третий…

Зормильтон чувствовал, что явно что-то упускает, и решил проверить чувства.

— Движения атексетской машины контролируются через нейру с помощью эмоциональных команд, — Зормильтон постарался сформулировать происходящее максимально точно. — Посмотрим…

Первая часть фразы — «движения атексетской машины контролируются» — казалась очевидной. Множество экспериментов подтвердило, что одни и те же командные воспоминания производят одни и те же движения — это и есть контроль. Но контролируются ли именно движения, или движения — лишь последствия какого-то внутреннего процесса, происходящего в машине? Зормильтон записал этот вопрос, чтобы обдумать позже. Более очевидным было то, что машина контролируется через нейру — единственное, что было подключено к машине во время эксперимента. Зормильтон отбросил первую часть предложения и сосредоточился на последней: «с помощью эмоциональных команд» — и обратил её в вопрос: