Георгий Яковлев - Реликтовая роща

Павлухин яростно боролся с приступом острого недовольства. Но не справился, с трудом вытолкнул из себя:

— Что же ты замолчал? Продолжай. Надо полагать, я сыграю роль подопытного кролика, которая так претит тебе.

— Не городи ерунду, — сердито сказал Ладуха. — Я буду в таком же положении, что и ты. Просто существует вероятность, что контакт не повторяется дважды.

«Вот уже и слово найдено: контакт. И ведь приживется», — подумал Павлухин.

— Ладно, пошли, — пытаясь скрыть неловкость, буркнул он. — Там разберемся.

И они пошли вверх по склону, по-прежнему друг за другом. Ладуха шел скорым упругим шагом, словно никакого подъема не было, словно за плечами у него не висел этот громадный рюкзак; через сотню шагов он вспомнил о спутнике и несколько умерил свой пыл. Впрочем, он все равно шагал в таком темпе, что Павлухину едва хватало сил и терпения, чтобы не отстать, не запросить пощады.

Через полчаса они вышли к дороге. Заброшенная еще с тех времен, когда здесь работали геологи, она была засыпана скатившимися с высокого борта валунами. Собственно, от нее осталась только узкая тропинка, усеянная камнями; в отдельных местах упавшие деревья перегородили ее поперек — то полузасыпанные, то нависшие, как арки, с воздетыми к небу мертвыми ветвями. Тягостное зрелище. Рваный след на теле планеты, оставленный когтистой лапой технологического зверя. Как объяснил Ладуха, это была даже не дорога, в полном смысле этого слова, а так называемая «расчистка».

— Варварский способ разведки, — комментировал он мимоходом, — обрати внимание на красные камни: это кварц с лимонитом, собственно говоря, руда. В ней есть золото, и ради него выпиливались гектары леса, вместе с плодородным слоем до самых коренных пород сдирались четвертичные отложения. А ведь их мощность местами достигает восьми-десяти метров… И все лишь для того, чтобы вскрыть такую вот жилу мощностью два, три, реже пять метров и исследовать ее вещественный состав. Нарушается режим циркуляции почвенных вод, отсекаются истоки ручьев, зимой образуются наледи, осыпи ползут, как экзема… Но в свое время эти работы были необходимы и каким-то образом оправданны.

Павлухин по-своему воспринял пояснения геолога.

— Мы, конечно, хозяева планеты, но этим громким званием наделили себя сами, по праву сильного.

— Кто же должен был нас наречь? Всевышний? — насторожился Ладуха.

— Я просто хочу сказать, что мы равноправны, как равноправны дети одной матери. Все животные, все растения, все живое.

Ладуха только хмыкнул и не стал спорить. Он не любил подобных разговоров. Жизнь есть жизнь, и надо мириться с ее порой жестокими законами…

Оба с облегчением вздохнули, когда «расчистка» неожиданно кончилась тупиком, и они пошли по набитой звериной тропе, петляющей вдоль русла ключа среди кустов смородины, барбариса и огромных сочных лопухов. Это был приток основного ключа. Вода здесь едва струилась среди обомшелых валунов. Павлухин не выдержал, окликнул геолога и, опустившись на грудь, погрузил раскаленное лицо в ледяную воду. Он пил торопливо и жадно, пока холодный озноб не поднялся от живота к груди. Ладуха неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал. Когда двинулись дальше, в животе у Павлухина словно болтался снежный ком.

Под ногами у них, как мыльная, расползалась какая-то травка с водянистыми полупрозрачными стеблями, тут же росла целая поляна высоких трав с трубчатыми стволами и белыми цветами, пахнувшими так тонко и знакомо, что Павлухин чуть с ума не сошел, пытаясь вспомнить и этот запах, и связанные с ним обстоятельства…

И тут их путь резко пролег вверх, вода кончилась, и сухое русло ослепительно забелело в полуденном свете солнца, а Павлухину совсем стало не до воспоминаний. Ключ остался где-то далеко справа, и они все круче и круче забирали в гору — по густой траве, по замшелым валунам, среди кустов боярышника и смородины, среди молодых дубков и кленов, увитых лианами лимонника и аралии. Эта дорога вымотала остатки сил Павлухина, но он упрямо лез вверх, лишь изредка поражаясь камню, вывернутому из земли могучей стопой геолога, вообще же — почти не думая; только однажды след медвежьей лапы, оказавшийся рядом, навел его на мысль, что Ладуха и медведя мог бы убить ударом кулака или даже щелчком.

Лес начал редеть. Теперь он весь состоял из одних развесистых молодых дубков, а под ногами шелестел и как-то даже звенел сплошной слой сухих прошлогодних листьев. И еще неожиданнее лес кончился совсем. Пошла осыпь, вся из плоских голубовато-серых камней, стеклянно звеневших при каждом шаге, и эта осыпь, казалось, тянулась к самому далекому небу…

Но они так и не достигли вершины. Через сотню шагов Ладуха сказал:

— Стоп, пришли!

Павлухин с интересом огляделся вокруг.

— Видишь что-нибудь? — спросил Ладуха.

— Пока одни камни.

— И не удивительно. Я тоже не увидел, пока не ткнулся носом. Пойдем.

Они прошли вдоль склона метров двести по подвижной, как бы текучей осыпи и резко свернули вниз к потемневшим от времени, непогод и лишайников скалам — выходу коренных пород. Тут уже кое-что росло: голубоватый ягель, редкая травка со стрельчатыми листьями, из трещины тянула свое рахитичное тело карликовая береза.

Геолог обогнул останец и вдруг остановился, уперевшись рукой в стенку. Павлухин наскочил на него плечом, и он, поморщившись, пробормотал сквозь зубы:

— Ну и кости у тебя, парень!

— Извини, — растерялся Павлухин.

— Да уж ладно, — не оборачиваясь, буркнул геолог. Потом совсем другим тоном добавил: — Вот дьявол! Все изменилось!

Павлухин обошел его и осмотрелся. Почти от самых ног вниз по склону уходила узкая траншея глубиной метров в десять и длиной не более пятидесяти-шестидесяти. Ее правая почти вертикальная стенка была образована скальными породами, а левая представляла собой передний фронт осыпи, вздымающейся валом у границы какого то ржаво-бурого хлама, покрывавшего дно этого своеобразного корыта.

— Вот так дела, — растерянно протянул геолог. — Изменилась, совсем изменилась: была черная, стала красная. Это как же понимать? — обернулся он к Павлухину.

Павлухин не слышал. Он с напряженным интересом вглядывался вниз.

«Какая ерунда, — с непонятным облегчением думал он. — Дрянь, ржавая проволока, металлолом… Неужели так вот и происходит что-то такое, и в такой вот чепухе таится открытие?»

Ему казалось, что он совершенно спокоен, что в голове у него царит полная ясность. Он не замечал, как бешено колотится сердце, не сознавал, что сам он стоит бледный, почти в прострации, впившись взглядом в багровый клубок, казавшийся отсюда живым.