Сэмюель Дилэни - Вавилон-17

Она молчала пять, десять секунд.

— Ладно. Попытаюсь еще раз. Перед тем, как уйти из бара, я стояла, глядя в зеркало, а бармен подошел и спросил, что со мной.

— Он почувствовал, что ты расстроена?

— Он ничего не «почувствовал». Но посмотрел на мои руки. Они стиснули край стойки и быстро белели. Не нужно быть гением, чтобы связать это с тем, что происходит в моей голове.

— Бармены обычно очень чувствительны к такого рода сигналам. Это часть их работы, — он кончил свой кофе. — Твои пальцы побелели? Что же сказал генерал или не сказал, и что он хотел сказать?

Ее щека дважды дернулась, и доктор Тиварба подумал, следует ли это интерпретировать более специфически, чем просто нервозность?

— Генерал — грубоватый, энергичный человек, — объяснила она, — вероятно, неженатый и всю жизнь прослуживший в армии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ему около шестидесяти лет, но он не чувствует этого. Он вошел в бар, где мы должны были встретиться, глаза его сузились, потом широко открылись, руки его спокойно лежали на бедрах. Вдруг пальцы их согнулись, потом распрямились, шаг его замедлился, когда он вошел, но, оказавшись в нескольких шагах от меня, он пошел быстрее. Он пожал мне руку так, будто боялся ее сломать.

Улыбка Тиварбы перешла в смех.

— Он влюбился в тебя.

Она кивнула.

— Но почему это тебя расстроило? Я думаю, ты должна быть тронута этим.

— Я и была, — она наклонилась вперед. — Я была тронута. И я могла проследить каждую мысль в его голове. Один раз, когда он старался вернуть свои мысли к коду, к Вавилону-17, я сказала точно то, что он думал, чтобы показать, насколько я близка к нему. Я проследила за его мыслью, будто я читаю в его мозгу…

— Погоди минутку. Вот этого я не понимаю, как ты могла точно знать, о чем он думает?

Она обхватила рукой подбородок.

— Вот как. Я сказала что-то о необходимости иметь больше информации для расшифровки этого языка. Он не хотел мне давать ее. Я сказала, что должна иметь ее, иначе не смогу продвинуться дальше, ведь это просто. Он чуть поднял голову — чтобы не покачать ею. Если бы он покачал головой, чуть поджав губы, чтобы он хотел сказать мне по-вашему?

Доктор Тиварба пожал плечами.

— «Но ведь это все не так просто».

— Конечно. Но он сделал один жест, чтобы избежать другого. Что это могло означать?

Тиварба покачал головой.

— Он избегал жеста, чтобы не показать, что простое дело не вызвало бы его появления здесь. Поэтому он поднял голову.

Тиварба предположил:

— Что-нибудь вроде: если бы это было так просто, мы не нуждались бы в вас.

— Точно. И я сказала ему это. Челюсти его сжались…

— От удивления?

— Да. Тут он на секунду подумал, что я читаю его мысли…

Доктор Тиварба покачал головой.

— Это просто, Ридра. То, о чем ты говоришь, это чтение мышечных реакций, и его можно осуществить очень успешно, особенно, если знаешь область, в которой сосредоточены мысли твоего собеседника. Вернись к тому, из-за чего ты расстроилась. Твоя скромность была возмущена вниманием этого… неотесанного солдафона?

Она ответила чем-то не очень скромным.

Доктор Тиварба покусал нижнюю губу.

— Я не маленькая девочка, — сказала Ридра. — К тому же он ни о чем грубом не думал. Я сказала его слова просто чтобы показать ему, насколько мы близки. Я думала, что он очарован. И если бы он понял эту близость так же, как я, у меня было бы к нему только доброе чувство. Только когда он ушел…

Доктор Тиварба вновь услышал хриплые нотки в ее голосе.

— …когда он ушел, последнее, что он подумал, было: «Она не знает, я не сказал ей об этом».

Глаза ее потемнели — нет, она слегка наклонилась вперед и полуприкрыла глаза, поэтому они стали казаться темнее. Доктор наблюдал это тысячи раз с тех пор, как исхудалую двенадцатилетнюю девочку направили к нему для психотерапии, которая превратилась потом в дружбу. Но он так и не понял смысла этой перемены. Когда срок терапии официально кончился, он продолжал внимательно приглядываться к Ридре. Какое изменение происходит вместе с этим потемнением глаз? Он знал, что существует множество проявлений его собственной личности, которые она читает с легкостью. Он знал много людей, равных ей по репутации, людей влиятельных и богатых. Репутация не внушала ему почтения. Однако Ридра внушала.

— Он подумал, что я не понимаю, и что он ничего не сообщил мне. Я рассердилась. Это ранило меня. Все недопонимания, которые связывают мир и разделяют людей, обрушились на меня, ждали, чтобы я распутала их, объяснила их, а я не могла. Я не знаю слов, грамматики, синтаксиса. И…

Что-то изменилось в ее восточного типа лице, и он попытался понять, что именно:

— Да?

— Вавилон-17.

— Язык?

— Да. Вы знаете, что я называю моим профессиональным чутьем?

— Ты внезапно начинаешь понимать язык?

— Ну, генерал Форестер сказал мне, что то, что у меня в руках, не монолог, а диалог. Я этого раньше не знала. Это совпадало с некоторыми другими моими соображениями. Я поняла, что сама могу определить, где кончается одна реплика и начинается другая. А потом…

— Ты поняла его?

— Кое-что поняла. Но в языке заключено нечто, что испугало меня гораздо больше, чем генерал Форестер.

Удивление отразилось на лице Тиварбы.

— В самом языке?

Она кивнула.

— Что же?

Мускул ее щеки снова дернулся.

— Я знаю, где будет следующий несчастный случай.

— Случай?

— Да. Где захватчики (если это действительно захватчики, хотя я в этом не уверена) планируют произвести следующую диверсию. Но язык сам по себе, он… довольно странный.

— Как это?

— Маленький, — сказала она. — Крепкий. И плотно связанный… Это вам ничего не говорит? Относительно языка?

— Компактность? — спросил доктор Тиварба. — Я думаю, это хорошее качество разговорного языка.

— Да, — согласилась она, глубоко вздохнув. — Моки, я боюсь!

— Почему?

— Потому, что я собираюсь кое-что сделать и не знаю, смогу ли я.

— Если это достойно твоих стараний, то неудивительно, что ты немного испугана. А что это?

— Я решила это еще в баре, но подумала, что нужно сначала кое с кем посоветоваться. А это означает поговорить с тобой.

— Давай.

— Я решила сама разгадать всю загадку Вавилона-17.

Тиварба склонил голову вправо.

— Ибо я могу установить, кто говорит на этом языке, откуда говорит и что именно говорит.

Голова его пошла влево.

— Почему? Большинство учебников утверждают, что язык — это механизм для выражения мыслей, Моки. Но язык — это и есть мысль. Мысль в форме информации; эта форма и есть язык. Форма этого языка… поразительна.