Александр Бушков - …и навсегда забыть Эдем

4. Монолог четвертый. Ирина Ларичева

В окно постукивали осторожно, но настойчиво. Не зажигая света, я накинула халат, прошлепала босиком к окну и нажала кнопку. Стекло бесшумно ушло в стену. Меня опахнуло ночным холодком, и передо мной возникло лицо Ланта.

— Ты одна? — прошептал он.

— Нет, у меня совещание, — сказала я и посторонилась. — Влезай, холодно. Зажечь свет?

— Нет. Что у вас случилось?

Над соседним домом, заслонив звезды, призраком проплыл грузовой вертолет, следом еще два.

— Ох, Лант… — я села на постель, он, как обычно, устроился на полу. — К нам идут транспортники, понимаешь? Мы улетаем. Все. Скоро здесь никого из нас не останется, оборудование увозят на космодром, эскадра подойдет на рассвете… Почему ты молчишь?

— Я думаю, — сказал Лант. — У нас никогда не бывало, чтобы женщина уходила. Она может умереть, может выйти замуж в другое селение, ее могут украсть, убить, но вот так — она есть, и ее нет, она где-то за облаками, и никогда сюда не вернется… У нас так не бывает.

— Ну хочешь, полетим со мной?

— Нет. Там все чужое. Я лучший в деревне, но стать лучшим у вас не смогу.

— Мы могли бы вместе что-нибудь придумать… Почему обязательно быть лучшим?

— Не лучшим. Просто уважаемым.

— Но ведь можно…

Он заглянул мне снизу в лицо:

— А ты можешь остаться со мной? Мне у вас многому пришлось бы учиться. Тебе у нас придется учиться не так уж и многому.

— Я хочу, чтобы мои дети выросли землянами, — сказала я. — Понимаешь? Я подумать боюсь, что мои дети будут жить в твоей деревне, словно страшный сон…

Но ведь должен быть выход? Все или ничего — какое глупое выражение… На потолке плясали случайные отблески огней суетившихся над поселком вертолетов, а где-то в космосе эскадра стальных громадин неслась к Чаре, словно кабан сквозь камыши, ломясь сквозь неэвклидово пространство, о котором я знала не больше Ланта. Господи, ну с чего мы взяли, что нужно открывать все без исключения Америки? Где это рубили головы побывавшим в Атлантиде морякам — в Египте, в Финикии?

— Ну обними меня, — сказала я сквозь слезы. —

Слышишь?

Было все, чего мы оба хотели, но мне не давала покоя скользкая и холодная мысль — я поступаю с ним подло. Честнее было бы не открыть ему, прогнать, не искать зыбкой видимости компромисса, от которого не станет легче ни ему, ни мне…

— Что ты молчишь? — почти крикнула я. — Ты получил все, что хотел.

— Я не только хотел тебя, но и любил, — сказал он, и я сжалась, как от холода. — Вы меня многому учили, но ты научила совсем не тому. В любви ничего не бывает наполовину. Что ж, возвращайся за облака, если так надо — прощай…

Он тенью скользнул по темной комнате, бесшумно выпрыгнул в окно и исчез, растворился в зыбком полумраке, в мелькании разноцветных огней, рассыпавших пустые угловатые тени. Ослепительный луч прожектора полоснул по потолку, на секунду превратив люстру в инопланетное чудовище. Вдали квакнула сирена.

Я сидела на смятой постели и сухими глазами смотрела на свистопляску огней. Хотелось плакать, самое время было разреветься в подушку, но что-то подсказывало мне, что на слезы я не имею права… 

— У меня есть просьба, — сухо сказал я.

— Да?

— Я хочу улететь с последним бортом.

— Пожалуйста, — небрежно обронил Данкевич.

Он сидел выпрямившись, абсолютно симметрично сложив руки на острых коленях, и его замкнуто-бесстрастному лицу позавидовали бы многие окрестные вожди. Но сухарем и бюрократом он не был — я кое-что слышал о нем. Просто миссии такого рода, какая возложена на него, требуют от исполнителей масок, лучшей из которых, безусловно, является манекенность лица и тела. Но ни в коем случае не души. Правда, у меня не было ни малейшего желания проникать в его душу. Мне хотелось одного — чтобы все как можно скорее кончилось.

— Как же Ванда? — спросил я.

— Никаких сложностей, — ответил он. — Ее приятель улетает с нами.

— Что касается меня, то я с вами не улетаю, — в дверях стоял Эрик Густавсон, вошедший без приглашения и без стука. — Ясно? Я с вами не лечу. И если кто-то попытается мне помешать, если кто-то…

— Не заводите себя, — ровным голосом произнес Данкевич. — Вы должны осознать — мы уходим навсегда, и в ближайшие сто лет здесь не будет даже орбитальных наблюдателей. Так что Земля будет потеряна для вас навсегда.

— Что предпочтительнее — еще один средний инженер, который никогда не выдумает пороха там, на Земле, или охотник не из последних — здесь?

— Вот и решайте.

— Вот и решил, — Эрик круто развернулся и толкнул ногой дверь.

— Странно, что вы заставили его снять одежду, — не без сарказма заметил я. — Станцию мы уничтожаем подчистую, вот штаны экс-землянина Густавсона проглядели.

— К тому времен, когда у них появится археология, от штанов экс-землянина Густавсона не останется и клочка. А всевозможные пуговицы или бусы, оставленные здесь, в худшем случае заставят здешних историков — да и то не всех, самых молодых и дерзких — выдвигать шальные гипотезы и писать статьи, которые не примет ни один серьезный журнал. В конце концов, и на Земле попадались странные находки, но никто их не признавал, и погоды они не…

Он вдруг замолчал, но у него хватило силы воли не отвести от меня взгляда.

— Вот именно, — сказал я тихо, очень тихо. — В конце концов на Земле тоже встречались странные предметы. И не менее странные легенды… Здесь, — я мотнул головой в сторону окна, — еще нет письменности. И живописи из-за отсутствия подходящих для росписи пещер нет. Поэтому рассказы о нас за тысячи лет так исказятся, трансформируются и приукрасятся, что станут напоминать то ли обычные сказки, то ли некоторые земные легенды… Данкевич, вот что мне чертовски хотелось бы знать: а не пришлось ли кому-то лет этак с тридцать тысяч назад в панике бежать с Земли, как сегодня с Чары бежим мы? Может быть, не Адама и Еву изгоняли из Эдема, а из Эдема бежал сам Господь Бог? Тот, что фигурирует под именем Господа Бога? Если Адам был создан по образу и подобию Божьему, то Бог наверняка был молодым… Все ли сюжеты Библии мы расшифровали, и все ли расшифровали правильно?

— Вы никогда не пробовали писать?

— Увы, нет, — сказал я. — Иначе я написал бы большую книгу о людях, которые наивно полагали, что собеседник, похожий на тебя, как две капли воды, во сто раз ближе и понятнее, безопаснее и желаннее, нежели какой-нибудь сиреневый спрут в мантии доктора гонорис кауза. О людях, которые нашли то, что искали, и бежали от того, что нашли… Я все понимаю, но почему мы ничего не можем сделать?