Андрей Корбут - Гражданская война

-- Вы можете навещать ее в любое время. Хотя это и бесполезно, -- уже после говорил мне доктор Тароко, -- Она почти не принимает пищи, должным образом не оправляет естественных надобностей, но иногда встает и часами, не отрываясь, смотрит на рыбок...

Это было мое последнее посещение клиники Рикардо.

Я вышел за ворота больницы, сел в терпеливо поджидавшее меня такси. В раздумье посмотрел на кейс и, словно совершенно никчемную вещь, швырнул его на сиденье.

"К черту! Неужели он стоит всей пролитой из-за него крови, моей перевернутой жизни"... -- закипела во мне злоба.

Я попросил у таксиста телефон и набрал номер Куена. Разговор получился коротким.

-- Райкард Куен, слушает.

-- Это Морис Да Санс, кейс у меня.

-- Где Вы?

-- У клиники Рикардо.

-- Оставайтесь там же. Я скоро буду.

В моих руках оказался дневник Скотта. Для меня он значил гораздо больше кейса.

Скот был немногословен; порой перерывы межу записями составляли недели, а то и месяцы, к тому же врач-психиатр в нем очень часто заслонял простого смертного.

На 33 странице под датой впервые упоминалось об Элизабет.

"...Ближе к вечеру в клинику поступила больная, Элизабет де Санс. Как она прекрасна!"

А через десять страниц...

"...Познакомился с Морисом де Санс. Как жаль, что у Лиз есть муж..."

Судя по следующим записям, лечение Элизабет протекало успешнее, чем я думал. Вот некоторые из них:

дата: "...-6" дает поразительные результаты. Вчера к Лиз на двадцать часов вернулась ясность мысли... Спрашивала о Морисе, матери, но ни разу не вспомнила о дочке. Почему?"

дата: "...снизил дозу "...-6" вдвое, результаты обнадеживающие. В состояние депрессии Лиз впадает только с наступлением сумерок..."

И, наконец, приведу несколько фрагментов из дневника, которые, как мне кажется, проливают на истину свет:

дата: "...Сегодня с Лиз случилась истерика. Во всем виноват визит ко мне Рейна. Столкнувшись с Рейном в дверях кабинета, она сразу узнала его... Пришлось вызывать санитаров и насильно отвести ее в палату. Однако после беседы с Рейном очень многое для меня прояснилось. Вечером был у нее -снова глубочайшая депрессия. Кажется, я отброшен как минимум на три месяца назад.

дата: "...нашел сына Лиз, когда следил за Рейном. Могу себе представить состояние женщины (ее возраста!), не имевшей ранее детей, увидевшей вместо желанного ребенка монстра. Мальчик родился первым, и она ничего не знала о дочери... Звонил Рейн, кажется, он хочет вытянуть из Мориса кругленькую сумму".

(Ниже я обнаружил адрес Лауры... У меня исчезли последние сомнения).

дата: (спустя год)

"...Она не хочет больше меня видеть. На душе скверно. Весь день шел дождь, весь день я бродил по набережной Сены. Никто не знает, как боюсь я ее потерять..."

дата: (спустя год)

"...Отменил препарат "...-6". Я не хочу ее терять... Она Моя!.."

Мне никогда не узнать всю правду до конца. Я могу лишь строить догадки, впрочем, не лишенные оснований.

За то время, когда я и Скотт были рядом, он ни словом не обмолвился о том, что к Элизабет возвращалось сознание. Очевидно, тогда же он запрещал мне с ней видеться по десять -- пятнадцать дней, объясняя это как раз наоборот -- ухудшением состояния. Он умолчал и о сыне, хотя знал о нем уже тогда. Но почему в последнем нашем разговоре Вильям не сказал того, что мой сын мутант? Почему умолчал... Пощадил?.. С какой стати?

Скотт ничего не пишет о той злополучной ночи, с которой все началось тридцать лет назад. Правда ли, что он встречался с Элизабет? Правда ли то, что она любила его? -- Это не столь важно. Важно другое. После того, как, надо полагать, Элизабет отвергла Вильяма, он вскоре отменяет препарат "...-6", который, вероятно, мог сыграть решающую роль в ее выздоровлении, более того, вообще, если судить по записям в дневнике, напрочь отказывается от мысли вылечить ее. И через три года рождается Элен. Но, может быть, я ошибаюсь, и Скотт просто отчаялся спасти Элизабет? Ведь даже после длительных периодов прояснения рассудка она снова и снова теряла нить, связующую ее с этим миром.

И все же, думаю, была права Патриция -- Скотт сознательно порвал эту нить, своими руками...

Странная бывает любовь...

Перелистнув последнюю страницу дневника, я еще долго всматривался в белое здание клиники, в ее квадратные окна, словно пытаясь найти в них Элиз, но только не ту, которую видел сегодня. Лишь приезд Куена заставил меня отвести будто окоченевший взгляд.

Он подошел, поздоровался, сел ко мне в такси.

-- Я должен Вам сказать... Пани убит...

-- Уже знаю... Этот? -- Куен взял кейс.

-- Да...

-- Все-таки в клинике?

-- Да... -- у меня не было желания вступать с ним в диалог. Похоже, Куен почувствовал мое настроение, и потому, пожимая на прощание руку, как-то по особенному понимающе покачал головой и сказал лишь короткое: "Удачи!

Его шевроле уже развернулся, когда я заметил на повороте за кустами шлем, отыгравший солнечный зайчик мне в глаза. Но шевроле сорвался с места... всего шестьдесят метров до поворота... Я выскочил из машины и услышал автоматную очередь.

Мотоциклист был скор на руку. За те десять секунд, что я бежал к шевроле, он успел забрать драгоценный кейс и исчезнуть, словно его и не было.

Куену, завалившемуся набок на кресло справа, пули не дали времени даже на последнее "прости"...

40.

Я не стал дожидаться ни полиции, ни военных. Почти не сомневаясь, что только Роже Шали, даже мертвый, сможет мне помочь в поисках убийц, я позвонил в его офис. Мне ответил приятный голос Марии Стюарт.

-- Мсье де Санс?

-- Я могу надеяться, что Вы дождетесь меня в офисе? Я постараюсь приехать как можно скорее, -- попросил я.

-- Разумеется, сэр...

Париж, однако, словно прорвало. Машины нескончаемыми потоками, дыша друг другу в затылок, покидали город. Но за рулем и в салоне всегда сидели мы с Вами, зрителями же этого панического бегства, не смею писать, постыдного, были они -- мутанты; кто стоя на пороге дома, провожая долгим взглядом реку, иногда застывающую в своем течении, иногда шумно живую, кто из-за оконных жалюзи, тайком, кто, чаще молодежь, открыто выражая враждебность криками, улюлюканьем, бранью, свистом. Миллионный город был словно... Оказывается, я не знаю с кем или с чем сравнить все то, что происходило в Париже в те дни после НОЧИ. Нет, муравьи возвращаются в разоренный муравейник, и пчелы строят свой дом заново. Крысы? Но когда они бегут с корабля, он тонет. Париж -- он оставался и жил дальше, не с нами, с ними, -- жизнью новой, чужой, но жил. То, что происходило, не имело аналогов в этом мире. И какой толк был в стоящих вокруг танках, вооруженных до зубов солдатах, кружащих над городом вертолетах, когда сражение было уже проиграно...?