Сергей Дмитрюк - Лава

Десятки костров, источавших жаркое пламя, клубили над лесом смолистый сизый дым, поднимавшийся к верхушкам деревьев, залитых лучами закатного солнца. Мастеровито срубленные из коричневых толстых стволов домики с плоскими крышами занимали все пространство обширной лесной поляны на склоне скалистого холма, с востока, к которой примыкала широкая вырубка, обнесенная высоким частоколом. Дружный стук вибротопоров и визг ультрачастотных пил говорил о спорой работе старателей, возводивших на краю вырубки большие приземистые дома.

Я остановился невдалеке, наблюдая за тем, как свежеобтесаные бревна ложатся одно на другое, как Стоян и Гвоздь тщательно подгоняют зазоры между ними. Откуда-то с востока, перекрывая стук топоров, родился, усиливаясь с каждой минутой, низкий вибрирующий звук. Я задрал голову, глядя в сторону садящегося солнца: над лесом, блестя обшивкой, появился грузовой гравиплан, сделал круг, заходя на посадку. Топоры смолкли - старатели, задрав головы к небу, следили за тем, как серебристый каплевидный аппарат осторожно опускается на поляну. Рокот посадочных двигателей отдавался глухим эхо в глубине леса. Спустя минуту все стихло, и из распахнувшегося люка на землю соскочил довольно улыбающийся Рэд Ван. Я поспешил ему навстречу.

- Ну вот, как обещал! Аппарат в твоем распоряжении! - радостно сообщил Рэд, пожимая мою руку. - Машина в полной исправности, как новенькая! - Он похлопал ладонью по обшивке гравиплана.

- Как же тебе удалось?

- Не просто. Но старые друзья помогли и в этом. Самым трудным было перегнать гравиплан из столицы в предместье. А дальше, уже легче.

Я осмотрел машину, заглянул в кабину, и даже посидел за управлением, борясь с искушением запустить двигатели и отправиться в путь немедленно. Но спешить сейчас было нельзя. Отослав Рэда отдыхать, я вернулся к себе в домик.

Косые лучи солнца проникали в широкое окно, борясь с надвигающимися сумерками в углах комнаты. Пахло смолой и терпкой хвоей. На широком топчане, крытом шкурами лежала Юли, и, кажется, спала. Я бесшумно приблизился к ней по дощатому полу, осторожно опустился рядом на топчан. Долго всматривался в бесконечно дорогое, знакомое до мельчайших черточек лицо. В уголках ее глаз и между бровей залегли крохотные морщинки - следы пережитых ею испытаний, страданий и боли. Но теперь все было позади. Судьба, трагически поломавшая всю нашу жизнь, снова улыбнулась нам, возвратив надежду на счастье и любовь.

После освобождения из лагеря, Юли считала чудом нашу с ней встречу, и я готов был согласиться с ней, слушая рассказ о злоключениях, выпавших на ее долю. В тот трагический момент, когда продажная пуля Ена Шао пронзила ее тело, пройдя навылет через левый бок, и когда я считал Юли потерянной для себя навсегда, испытания ее только начинались. Раненную и бесчувственную, истекающую кровью ее бросили в подвал виллы Наоки, как ненужную вещь. И только крепкое здоровье, взращенное многолетними занятиями спортом и сильная наследственность, заботливо очищенная генными инженерами ПОТИ - этими стражами чистоты и здоровья человеческого рода Земли - не дали ей тогда погибнуть. Обнаружив, что она жива, приспешники Наоки не стали ее добивать. Ее отдали Ену Шао, который отправил полуживую Юли в лагерь для политических заключенных. Здесь мы потом и встретились. Там, в лагере, сердобольные женщины-заключенные заботливо выходили Юли, залечив ее физическую рану, но раны душевные им вылечить, было не под силу. Бесконечная череда унижений, издевательств и страданий наложили неизгладимый отпечаток на ее внутренний мир, но все же не сломили ее окончательно. Искра надежды теплилась в ее сердце, согреваемом неугасимой любовью ко мне...

Но теперь страшный сон, преследовавший ее столько времени, закончился. Тень смерти, коснувшаяся нас обоих, не смогла заглушить в нас страстный родник жизни, который все еще бьется в наших сердцах. А раз так, значит, не под силу ей будет разлучить нас ни теперь, ни после! Полный уверенности в этом, я осторожно тронул волосы Юли, погладил ее по впалой щеке. Мое легкое прикосновение разбудило ее. Она зажмурилась, поворачиваясь на спину, и сладко потянулась. Посмотрела на меня еще сонным, но лучистым взором. Я окунулся в ее глаза, в которых отражалось земное небо в легких летящих облачках. Спросил:

- Как ты себя чувствуешь, малыш?

- Хорошо, - улыбнулась она. - Который час?

- Уже вечер.

- Правда? Значит, я проспала полдня, а ты даже не разбудил меня? - нотки укора проскользнули в ее голосе.

- Тебе нужно больше отдыхать, чтобы скорее поправиться! - Я снова нежно погладил ее по щеке.

- Максим! Я вполне здорова. Разве не так? Теперь со мной ты, и мне больше ничего не страшно... и не нужно, - добавила она. Замолчала, прислушиваясь к шуму снаружи.

- Все еще строят?

- Да. Скоро заканчивают, и тогда мы сможем разместить всех людей с удобствами, а не под открытым небом. Правда, припасов, захваченных в лагере, не так уж много, но вокруг нас лес. Там много дичи и съедобных плодов. Так что голодать мы не будем! Вот с оружием у нас хуже...

- А что такое? - Юли внимательно посмотрела на меня.

- Понимаешь, боеприпасов, изъятых у охраны лагеря, хватит нам не надолго. Это плохо. Нам нужно много оружия, чтобы сражаться!

- Максим! - Юли взяла меня за руку. - Ты все-таки решил остаться здесь?

Я посмотрел в ее глаза: в глубине их притаилось тревожное ожидание и горечь.

- Ласточка моя! - Я ласково погладил ее теплую ладонь. - Обещаю тебе, что с нами ничего - слышишь? - ничего не случиться! Мы обязательно вернемся домой, вырастим с тобой наших детей, и будем жить, и служить нашему обществу долго-долго, пока не погаснут звезды!.. Но разве ты не видишь, сколько горя и страданий принесла здесь многим людям эта революция? Хо сравнивал ее с огненной лавой, уничтожающей все живое на своем пути... И он был прав! Сколько надежд и человеческих судеб сожгла эта "лава" здесь, на Гивее!

Юли опустила глаза, хмуря брови.

- Максим! В тебе говорят месть и ожесточение. Это плохие чувства! Мы не можем позволить им завладеть нами, иначе добро наше обернется еще большим злом и несчастьем...

- Это не месть, родная моя, нет! И не ожесточение! Хотя я чувствую, как меняюсь под гнетущим спудом этого мира, как в моей душе что-то непоправимо ломается, несмотря на все хорошее, что было заложено в нас Трудовым Братством. Злая тень этого мира исподволь вползает в мое сердце, пытаясь потеснить царящее там добро. И от этого мне становится страшно! Я убиваю людей, чьи жизни на Земле считаются бесценной святыней! Я переполнен ненавистью к своим врагам, которой раньше никогда не знал... Но я не хочу, чтобы все это завладело мной окончательно! Не хочу!