Олег Овчинников - Семь грехов радуги

Она ворчит уже целый час, не переставая. С тех пор, как мы вышли из дома, я не дождался от нее ни одного ласкового слова.

Нет, вру, одного дождался.

«Миленький, — сказала она, когда мы шли от конечной автобуса к метро. И когда я обернулся к ней, кивнула на жуткого вида облезлого пса, растянувшегося поперек газона, и повторила: — Правда же, он миленький? Ну… по сравнению с некоторыми».

А я автоматически подумал: «Бедный песик!»— и пожалел, что, уходя, не положил в карман пару сосисок. Ну или хотя бы полторы.

— А ты? — спрашиваю.

— А я пока по улице прогуляюсь, в парке на скамейке посижу. Погода позволяет.

В этом она права. Первый апрельский денек и впрямь радовал подмороженные за пять зимних месяцев сердца москвичей. Солнце разогнало тучи, вскипели термометры за окнами, подсохли тротуары. Высыпали на проспекты улыбчивые мамаши с колясками, вернулись из эмиграции раскаявшиеся ласточки, чтобы бодро чирать крыльями по глади Москва-реку, выглядывая снулую медленно отходящую от зимней спячки рыбу.

Первый день настоящей весны. Красный день календаря.

— Уходим по одному, — конспиративным шепотом командует Маришка и устремляется наверх, к теплу и свету.

А я спускаюсь вниз и отматываю по кольцу одну остановку, чтобы на «Парке Науки» встретиться с Пашкой.

Всю дорогу в вагоне на меня не моргая смотрит стоящая у противоположной стены незнакомая девушка. Симпатичная… Может, не на меня, может, просто в точку на стене, которую я от нее загородил, но все равно мне становится неловко и хочется отвернуться, спрятаться куда-нибудь от слишком пристального взгляда ее чересчур зеленых глаз. Так что объявление диктора об остановке я воспринимаю с благодарностью и из вагона выскальзываю тенью.

Пашка встречает меня, как обещал, в самом центре зала, похожий на разделительный буек, обтекаемый с двух сторон разнонаправленными волнами спешащих пассажиров. В обычном своем штатском костюмчике, сером, с намеком на голубизну, — и ничего поверх, только коричневая визитка зажата в клешнях, как будто он только что покинул уютный салон «БМВ» и на минутку спустился в метро в поисках экзотических ощущений. А вид счастливый, словно человек первый раз за неделю нормально выспался.

Правда, по мере моего приближения улыбка постепенно меркнет, кроличьи глаза сужаются,"и вот уже озабоченный чем-то Пашка встречает меня вопросом:

— Что у тебя с лицом?

— А что? — Мгновенно напрягаюсь и трогаю щеку ладонью. На ощупь — ничего особенного, только едва ощутимый шрамик напоминает о неудачном утреннем бритье.

— Да оно же у тебя зеленое! — восклицает Пашка. В первый момент я испытываю паническое желание втянуть руки в рукава куртки, а лыжную вязаную шапочку размотать до подбородка. Во второй — бросаю взгляд на верный индикатор — собственную ладонь. В третий — вспоминаю наконец, какой сегодня день.

— А у тебя, дальтоник, — запоздало парирую, — вся спина белая!

Пашка хохочет, довольный удавшимся розыгрышем. Я обдумываю способы ужасной мести.

Мы проходим под качающимся табло «ВЫХОД В ГОРОД», ступаем на ползущую вверх дорожку эскалатора. И успеваем подняться метра на три, прежде чем в груди у Пашки раздаются первые аккорды оптимистичного марша. То есть не в груди, конечно, а в нагрудном кармане. Пашка бормочет что-то непротокольное и тянется к сердцу привычным жестом гипертоника.

— Да! — орет он, разложив солнечную батарею трубки.

Вообще-то звонок мобильника в метро давно не новость. Помнится, компания «МТС» первой спустилась под землю, в массы, на самое горьковское «Дно», установив свои ретрансляторы на нескольких узловых станциях метро и в первую очередь — на кольце. Но есть у этих ретрансляторов одно неприятное свойство — весьма ограниченный радиус действия. Скажем, если вы стоите на платформе, прием вполне уверенный, но если поднимаетесь по эскалатору, то интенсивность сигнала, экранируемого гранитным арочным сводом, убывает со скоростью «одна палочка каждые пять метров», то есть через двадцать метров окончательно сходит на нет. Так объяснит мне Пашка — потом, как только сможет вновь перейти на литературный русский.

А пока он бросает недовольный взгляд на дисплейчик телефона, буркнув: «На-ка!», сует мне в руки свою визитку и начинает медленно спускаться по ступенькам.

Пухлая визитка оказывается неожиданно тяжелой. Такое ощущение, что внутри разбухшей кожаной сумочки спрятан повторяющий ее форму кирпич. Глядя на удаляющуюся Пашкину спину, я начинаю понимать, зачем он мне ее отдал: для пальцовки!

Пашка спускается вниз примерно с той же скоростью с какой тащится наверх эскалатор. Делает шаг в секунду, только чтобы остаться на месте, в зоне уверенного приема. Его правая клешня прижимает трубку к виску, а левая отведена в сторону и как бы расклешена. Пашка пронзает воздух отогнутым указательным пальцем и мизинцем, втолковывая что-то своему собеседнику, — судя по несколько раз упомянутой з разговоре «трансмиссии», имеющему прямое отношение к автосервису. Кроме того, свободной рукой Пашка прокладывает себе путь в потоке поднимающихся навстречу пассажиров, чем вызывает у последних законное негодование. Он не реагирует на возмущенные реплики и толчки, но, видимо, заряд направленной негативной энергии все-таки накапливается где-то внутри, потому что, когда Пашка наконец заканчивает разговор и нагоняет меня у схода с эскалатора, он весь взмылен и озлоблен.

— Что у тебя с лицом? — мстительно интересуюсь я.

Но Пашка только обреченно машет рукой.

Однако прогулка по мосту, овеянная ветерком и обласканная солнцем, идет ему на пользу, и Пашка уже вполне сносно отшучивается в ответ на мое предложение проигнорировать подземный переход и перебежать через дорогу поверху.

— С ума сошел? — спрашивает он, разглядывая плотный автомобильный поток. — Меня они с особым удовольствием переедут. Причем будут в своем праве: правила надо соблюдать. Не хотелось бы отдавать жизнь за такую справедливость.

На входе в парк, примыкающий с правой стороны к Центральному Дому Энергетика, нас встречает объявление о выставке под открытым небом «Конденсаторы на рубеже веков». Первые два экспоната — гипсовая лейденская байка и гигантский соленоид, собранный по причудливому замыслу скульптора из витков колючей проволоки, намотанных на тележную ось, — возвышаются по обе стороны от присыпанной мелким щебнем аллеи.

Как раз под лейденской банкой я и обнаруживаю Маришку. Правда, она не сидит на скамейке, как планировалось, а стоит, немного пригнувшись, за цилиндрическим основанием скульптуры и как будто от кого-то прячется.