Джек Вэнс - Галактический следопыт

«Наверное, устаревший», — она отвернулась.

Хетцель вернулся на веранду гостиницы, надел увеличительные очки и сидел, наблюдая за лазаретом. Ближе к вечеру медсестра или сиделка — если она была таковой — вышла на крыльцо, чтобы обменяться парой слов с водителем фургона из продуктовой лавки. Еще через полчаса на верхнюю террасу у коттеджа вышел согбенный пожилой человек с тросточкой, усевшийся под пляжным зонтом. Под аршской шляпой с загнутыми полями и конической тульей Хетцель заметил влажные седые локоны, бледность лица и длинный, уныло висящий нос. Ему удалось мельком взглянуть прямо в мутно-серые глаза старика. Доктор Льювиль — если это был он — поглядывал вокруг, не останавливая взор ни на чем определенном. Хетцель подозревал, что с возрастом врач потерял остроту зрения.

Хетцель снял увеличительные очки, спустился с веранды и прошелся вверх к коттеджу доктора Льювиля. Доктор мог принять или не принять его — так или иначе, для каких-либо ухищрений или задержек не было основательных причин.

Доктор Льювиль не пожелал принять Хетцеля. Заметив приближение незнакомца, врач поднялся на ноги, раздраженно покачал головой и, хватаясь за перила и косяки, вернулся к себе в коттедж. Когда Хетцель нажал кнопку дверного звонка, в двери открылось небольшое смотровое окно — выглянула сиделка: «Доктор Льювиль вышел на пенсию. Он больше не принимает пациентов».

«Я не пациент, — возразил Хетцель. — Меня всего лишь интересуют несколько фактов, касающихся бывшего сотрудника доктора Льювиля, а именно Форенса Дакра».

«Доктор Льювиль никого не принимает, сударь».

«Просто передайте ему мои слова. Я подожду».

Сиделка закрыла окошко и через некоторое время вернулась: «Доктор Льювиль не желает обсуждать доктора Дакра».

«Скажите ему, что Дакра ожидают большие неприятности, и что сведения, которые может предоставить доктор Льювиль, могут иметь большое значение для решения этого вопроса».

Сиделка отрицательно трясла головой — ее светлые кудрявые локоны раскачивались и подпрыгивали: «Ничего я ему не скажу, потому что ему нельзя волноваться. Он ни в коем случае не станет обсуждать доктора Дакра — от этого он только заболеет». Она начала закрывать окошко, но Хетцель придержал его в полуоткрытом положении: «Неужели? Он в самом деле так плохо себя чувствует?»

Сиделка неожиданно улыбнулась, на ее круглом лице появились веселые ямочки. Хетцель подумал, что в таком настроении она довольно-таки привлекательна: «Он думает, что болен. В конце концов, разве это не одно и то же?»

«Не знаю, — пожал плечами Хетцель. — Будьте добры, передайте ему мое сообщение и попросите его подумать. Завтра я вернусь».

«Можете не беспокоиться», — окошко захлопнулось.

«Странно!» — подумал Хетцель. Вернувшись в гостиницу, он сел на веранде и стал наблюдать за тем, как Звезда Джингкенса погружалась во Всемирный океан.

В ресторане гостиницы зажглись огни; Хетцель спустился туда, чтобы поужинать. Официантка в ресторане явно страдала ожирением. У нее была очень бледная кожа; каскад белокурых кудрей спускался на ее массивные плечи. У нее были пухлые щеки, ягодицы выпирали, бедра опасно растягивали вишневую ткань ее панталон. Пока она ходила туда-сюда, выполняя свои обязанности, складки жира дрожали и колебались при каждом ее движении. Официантка в «Таверне Донгга» демонстрировала желчный, черствый цинизм; сиделка доктора Льювиля держалась, главным образом, холодно и отстраненно. Эта официантка казалась дружелюбной и нерасчетливой. Она порекомендовала Хетцелю некоторые блюда из не слишком разнообразного меню и предложила попробовать, вместо мутного пива мышастого оттенка, гораздо более приятный на вкус сублюмовый сидр, о крепости которого, однако, она советовала не забывать. Когда Хетцель поинтересовался, не пожелает ли она распить вместе с ним кварту сидра — или выпить чего-нибудь еще, что ей больше нравится — она тут же согласилась. Уже через пять минут, обслужив последнего постояльца, она уселась рядом с Хетцелем, облегченно крякнув, и принялась жадно глотать сидр. Хетцель немедленно заплатил за еще две кварты того же напитка: «Вы пьете с удовольствием и со знанием дела — мне это нравится».

Официантка повернулась в сторону кухни: «Фрайцке! Обслуживай столы! У меня деловой разговор с этим господином!»

Молоденькая блондинка, еще почти подросток, но уже щедро одаренная присущими ее полу округлостями и выпуклостями, молча занялась подачей блюд и уборкой использованной посуды.

«Ваша сестра?» — догадался Хетцель.

«Конечно, она моя сестра. Нет, вы только посмотрите на эту дурочку — неужели она никогда ничему не научится? Фрайцке, тарелки расставляют, подходя к стульям справа, а не слева!»

«Какая разница? — проворчала Фрайцке. — За этим столом все равно никого нет».

«Нужно, чтобы выработалась привычка — как еще ты научишься работать?» Официантка снова повернулась к Хетцелю: «Бедняжка Фрайцке! У нас в семье все левши: и отец, и мать — увы, матушка скончалась! — и все мы, девочки. Но Фрайцке не только держится за все левой рукой, она и думает шиворот-навыворот! И все-таки она хорошая девушка, хотя и подверженная приступам безрассудного упрямства».

«Официантка в „Таверне Донгга“ — тоже ваша родственница?»

«Еще одна сестра».

«Еще есть домохозяйка доктора Льювиля — или его сиделка?»

«Интриганка-вертихвостка! Да, она тоже наша сестра. У нас как в математической таблице. Каждая из сестер на пять лет старше следующей. Первой была я, Оттилия, за мной — Импи из „Таверны Донгга“, третья — Зерпетта, она работает в коттедже, и последняя — Фрайцке, у нас в кухне. Но мы не слишком интересуемся одна другой. Это у нас в крови. Отец нынче — затворник, он терпит только Зерпетту, а та надеется унаследовать его имущество».

«Не сомневаюсь, что вы помните доктора Дакра».

Оттилия расхохоталась: «Еще бы я его не помнила! Он лишил меня невинности! Клялся, что любовь Форенса и Оттилии станет легендарной, как связь принца Вортимера с Шелковистой Феей или, если меня это больше устраивало, Маселлино Брунта и Коры Бесонг. Никогда ни один мужчина не пел мне такие восторженные оды! „Возьми меня! — сказала я ему. — Познакомь меня со сказочными фейерверками страсти!“ Но его обязанности всему помешали. Они с отцом никогда не ладили. Отец был осторожен — Форенс дерзал. Отец прописал бы успокоительную мазь — Форенс пристегивал пациента в одном из своих дорогостоящих аппаратов и выполнял какую-нибудь неслыханную операцию. „Облегчай!“ — был лозунг моего отца; „Режь!“ — провозглашал Форенс. Так продолжались дела почти четыре года, после чего между ними случилась ужасная ссора. Отец выгнал Форенса, но оставил себе все его чудесные аппараты, чтобы возместить то, что Форенс ему задолжал, а он задолжал немало. Когда я узнала о происходящем, я страшно огорчилась и пошла собираться в дорогу — в то время я была еще привязана к отцу и не хотела уезжать из Масмодо. Я принарядилась, как могла, вынесла багаж на улицу, стояла и ждала. Но в конце концов Импи прибежала и сообщила, что Форенс уехал без меня».