Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

Впрочем, если подсчитать все точно, то принятие наследства было мне выгодно, тем более что я заранее решил избавиться от Фонваля, полагая, что он станет для меня гнездом скверных воспоминаний. Я внимательно просмотрел все бумаги. Заметки настоящего Лерна подтверждали в каждой строчке его добропорядочность ученого и чистоту его опытов над прививками. Записки Клоца-Лерна, которые легко можно было отличить по перемене почерка, а также потому, что в них попадались немецкие слова, были частью разграблены, частью сожжены, как неопровержимое доказательство некоторых преступлений, от соучастия в которых никак не мог бы оправдаться некий господин Николай Вермон, проведший в Фонвале последние шесть месяцев. По тем же причинам я перерыл парк и обыскал пристройки.

Покончив с этим, я уступил животных жителям деревни и отказал от места Варваре.

Потом я пригласил к себе помощников. Запаковали в громадные ящики фамильные предметы, в то время как Эмма занималась упаковкой своих вещей, не зная, какому чувству отдаться, горю ли о потерянной химере или радости, что она последует за мной в Париж.

Немедленно после смерти Клоца-Лерна, торопясь вернуться в шумный свет и к привычному комфорту, не теряя ни минуты времени на устройство квартиры, я написал одному из своих друзей, прося его найти и нанять для меня помещение, которое было бы шикарнее моей холостой квартиры и могло бы служить гнездышком для пары влюбленных. Его ответ обрадовал нас. Он откопал пристанище на проспекте Виктора Гюго: это был маленький особняк, выстроенный точно по нашему заказу и омеблированный по нашему вкусу. Он даже позаботился о прислуге, которая была уже на месте и ждала нашего приезда.

Все было готово. Я отправил багажом огромные ящики и сундуки Эммы. В одно прекрасное утро я в последний раз переговорил с грейским нотариусом Паллю и решил вопрос о продаже имения. Эмма не могла больше усидеть на месте. Вечером этого самого дня было решено уехать на автомобиле в Париж, причем мы собирались переночевать в Нантейле, чтобы приехать в Париж днем.

Наконец, наступил для меня час прощания с Фонвалем навсегда.

Я еще раз обошел пустой дом и безлиственный парк. Казалось, что осень обнажила их обоих.

В покинутых комнатах сохранился еще старый аромат, полный воспоминаний и меланхолии. Ах, сколько очарования кроется иногда в затхлых, запущенных комнатах!.. На стенах видны были оттиски висевших на них картин и зеркал, стоявших у них шифоньерок и баулов; куски сохранивших свой первоначальный цвет обоев в массе выцветших от времени, тени предметов, каким-то волшебством завещанных ставшей родной стене, яркие пятна, которые тоже потускнеют в свою очередь, как тускнеет воспоминание об отсутствующих. Некоторые комнаты от пустоты казались меньше, чем прежде, некоторые — больше. Я обошел дом сверху донизу; осмотрел чердаки при свете слуховых окон и подвалы, пользуясь освещением отдушин. И я не мог оторваться от этих мест, так живо воскресавших во мне мою юность; я бродил по ним, как живая тень в царстве привидений… Ах, моя юность! Я чувствовал, что только она и осталась в Фонвале. Пережитые недавно драмы, несмотря на их ужас, бледнели перед воспоминаниями о моей юности; комнаты Эммы и Донифана оставались в моей памяти только комнатами моей тетушки и моей… Прав ли я был, что продавал Фонваль с молотка?..

Эта мысль преследовала меня во время всей моей прогулки по парку. Поле снова казалось мне лужком, а павильон, в котором жил Минотавр, напомнил мне только Бриарея. Я обошел парк кругом вдоль по ограничивавшим поместье скалам. Небо так низко нависло, что казалось потолком из сероватой ваты, наложенным на окрестные вершины. При этом интимном внутреннем зимнем освещении, статуи, лишенные своих зеленых покрышек, обнаруживали испорченный временем и дождями бетон своих пьедесталов. Все они были более или менее попорчены, одни с разбитыми курносыми носами, другие с обломанными подбородками. У одной — от вытянутой в изящном жесте руки, в которой она должна была держать амфору, остался только металлический стержень, на котором эта рука держалась… Они будут продолжать свое существование в одиночестве… Начиналось что-то дикое и нелюдимое, о чем можно было только смутно догадываться по еле заметным признакам. На крыше киоска ястреб точил свой клюв о стержень флюгарки. По пастбищу, не торопясь, мелкими шажками пробежала куница…

Я не находил в себе достаточной силы, чтобы уехать: я снова вошел в замок, потом вернулся в парк. Я растроганно слушал, как раздается звук моих шагов и звенит по паркету опустевших комнат и шуршит в густой листве, покрывавшей толстым слоем землю парка. С минуты на минуту тишина делалась все глубже. Мне казалось, что я испытываю чисто физическое затруднение, нарушая ее. Чувствовалось, что скоро она воцарится здесь полновластной хозяйкой, и, когда я остановился посреди лужайки, она попробовала испытать на мне свои чары.

Там, в середине людского цирка и в центре клуба видений, я долго мечтал. На мой молчаливый призыв явились и закружились вокруг меня в дьявольском хороводе фигуры из далекого прошлого и вчерашних происшествий, одни фантастические, другие настоящие — явления из мира сказок и из настоящей жизни; они носились вокруг меня в каком-то бешеном вихре и превращали лужайку в калейдоскоп воспоминаний, в котором вертелось все мое прошлое.

Но нужно же было, наконец, уезжать и предоставить Фон-валь в полную власть плющу и паукам.

Перед сараем нетерпеливо прохаживалась Эмма, наряженная вороньим пугалом. Я открыл двери. Автомобиль стоял вкось сарая, в самой глубине его. Я не видел его после несчастья с Лерном и даже, насколько помнится, не убрал его на место. Я решил, что помощники из немного запоздалой любезности поставили его в сарай.

Несмотря на мою небрежность, мотор захрапел, как только я пустил в ход электричество. Тогда я вывел автомобиль до полукруглой аллеи, находящейся у въезда в Фонваль, и закрыл за собой скрипучие ворота, эмблему стольких тяжелых воспоминаний. Ну, слава Богу, кончена ужасная история с Клоцем. Но пришел конец и воспоминаниям моей юности… Я вообразил, что сохрани я Фонваль за собой, и воспоминания юности не исчезнут…

— Мы остановимся по дороге у нотариуса в Грей, — сказал я Эмме, — я отказываюсь от продажи Фонваля и поручу только сдать его в наем.

Мы выехали. Я направился по прямой дороге. Горы по бокам становились все ниже. Эмма болтала о чем-то.

Автомобиль сначала шел средним ходом довольно плавно. Но все же я уже сожалел, что так невнимательно отнесся к нему. Он стал то замедлять ход, то внезапно бросаться вперед, так что вскоре мы стали двигаться вперед какими-то резкими прыжками и бросками.