Кэролайн Черри - Русалка

Поэтому Саша хотел, чтобы Петр Ильич как можно скорее оставил их конюшню — это было все, что он мог придумать в качестве решения. Но Петр отказался, ссылаясь на то, что ему нужно было еще некоторое время, чтобы окрепнуть, а Саша и сам не знал, как еще можно помочь такому ослабевшему человеку, который едва ли мог передвигаться. Невозможно было выгнать его на улицу, даже если бы Саша и был абсолютно уверен, что никакая стража никогда не узнает, кто прятал от них беглеца всю ночь и весь день. Он же думал о том, как хорошо было бы выпроводить его из конюшни, просто сказать ему, что он должен уйти, и быть уверенным, что при этом он окажется за воротами «Петушка» раньше, чем кто-нибудь успеет увидеть его. Саша должен был убедить себя сделать это прежде, чем с обитателями трактира произойдет что-то ужасное, потому что они-то уж явно не несут никакой ответственности за Петра Кочевикова, даже если он совершенно ни в чем невиновен. Саша же нес полную ответственность и за дядю Федора, и за тетку Иленку, которые приютили его именно тогда, когда никто другой не рискнул бы этого сделать…

Но мальчик чувствовал всем сердцем, что он не хочет видеть Петра пойманным и убитым.

Он надеялся придумать что-то.

Он надеялся, что ничего страшного не произойдет.

Но он знал, что такие надежды редко сбываются.

Мальчик пришел только под самый вечер, захватив с собой пару вареных репок и большой кусок хлеба, увидев который Петр очень обрадовался. Работа на кухне не прекращалась весь день: с утра доносились запахи свежеиспеченного хлеба, а к вечеру пахло тушеным мясом. По бревенчатой дорожке не прекращался топот ног приходящих и уходящих людей, сопровождаемый криками, смехом и хлопаньем дверей в трактире.

Но за все это время пока никто, слава Богу, не заявился в конюшню за лошадьми, и Петр мог позволить себе проспать несколько часов, пока голод не разобрал его. Он был бы рад, если бы кто-нибудь предложил ему то маленькое блюдце молока с кусочками хлеба, которое все еще оставалось около стойла после вчерашнего завтрака, наверное, какой-нибудь черной или белой кошки.

Прежде всего Саша отломил кусочек хлеба и положил его на блюдце. Он оставлял его не для кошки, а для того, кто доглядывал за домом и за конюшней.

— В трактире говорят, — сказал Саша, откусывая хлеб, — будто за тебя объявлена награда от боярыни и ее родни.

Петр почувствовал, что теряет присутствие духа.

— Так, так. И сколько же?

— Они говорят, — голос Саши перешел на правдиво-доверительный тон, — шестьдесят серебром.

— Могу только сказать, что я немного обижен.

Саша недоверчиво посмотрел на него, будто почувствовал вырвавшуюся наружу горечь, а возможно, и от той мысли, что он не должен был бы заводить этот разговор.

Но почему же он все-таки заговорил об этом? Петру было очень важно это узнать. Возможно, мальчик хотел выяснить, сколь более высокую цену могут предложить ему друзья Петра?

— Почему они так думают о тебе? — спросил мальчик. — Я имею в виду колдовство.

«Может быть, он боится меня?» — подумал Петр, пытаясь спорить с самим собой. Это обстоятельство открывало пред ним новые возможности и позволяло по-иному взглянуть на отношения с мальчиком. «Может быть, только по этому этот малый не отправился до сих пор за стражей?"

— Вполне возможно, что я знаю кое-кого, кто занимается колдовством, — сказал Петр.

— Кто же это?

И это спросил тот самый мальчик, который выставлял блюдечко с хлебом и молоком, чтобы задобрить домовых, охраняющих конюшни и амбары, и который никогда и никому не поверил бы, если бы ему сказали, что все это обычно съедает кошка. Он немедленно возразил бы на это точно так же, как обычно делают старики: кошка не может съедать оставленное всякий раз.

— Я наверное был бы недостаточно сметливым, если бы сказал это. Разве не так?

Саша закусил губу и нахмурился, а Петр почувствовал, что дальнейший разговор в этом направлении может оказаться небезопасным, учитывая глубокое выражение горя, которое он увидел на детском лице. Он потерял появившуюся было нить разговора и теперь не знал, в какую сторону лучше направить его. Любое неосторожное слово может или заставить мальчика помочь ему, или вынудит побежать за сторожами.

— Но ведь если ты знаешь такого колдуна, — сказал Саша, — почему же он не помог тебе?

Любая мысль погибала от той туповатой монотонности, с которой Саша Васильевич задавал вопросы.

— Я не верю в то, что ты сделал это, — продолжал он. — Мне кажется, что скорее это сделали родственники боярыни. И они наверняка все врут. Его родственники говорили, что Юришев знал о том, что ты должен прийти в дом, и устроил ловушку. Но теперь их не видно и не слышно, а служанка боярыни повесилась, ее нашли еще вчера утром. Они говорят, что она помогала тебе…

«Боже мой», — подумал Петр, — «они убили эту бедную девочку…"

— Люди боятся, — сказал Саша.

Петр рассек рукой воздух.

— Если есть колдун, — продолжал мальчик, — значит, он сделал и это?

— Нет никакого колдуна! — едва не закричал Петр. — Я не виделся с женой Юришева, а боярин решил устроить ловушку, чтобы поймать меня. Должно быть, с ним случился припадок, и теперь вся его семья хочет доказать факт прелюбодейства и требует конфискации приданого жены, а ее родственники хотят вернуть все назад. Им нужны деньги эти деньги, на которые Юришев построил мельницу! И вот теперь они убили служанку. Ты думаешь, они не убили бы и меня, и кого угодно еще, если бы это свидетельствовало в пользу Юришева? Здесь замешаны деньги, Саша Васильевич, и из-за них они готовы убить и тебя, точно так же, как и меня. Пожалуйста, не будь дураком на это счет!

Саша выглядел испуганным.

— Мои друзья делают сейчас все возможное, — сказал Петр. — Но дело требует времени. Должно быть, у них назначены необходимые в таких случаях встречи, а возможно, они уже и виделись с нужными людьми. А пока все это продолжается, все, что ты должен сделать, так это достать мне какую-нибудь одежду.

— Одежду?

— Ты же видишь, что я весь перемазан кровью, и даже обычной грязью. Если же на мне будет чистая одежда, шапка или что-то в этом роде, то любой, кто войдет сюда, не будет приглядываться ко мне. Мне нужно что-нибудь большое, объемистое, похожее на то, что обычно носит твой дядя.

— Мой дядя!

— Да мне не нужны хорошие вещи, я вполне обойдусь каким-нибудь старьем… И, может быть, каравай хлеба…

Саша выглядел так, словно у него было несварение желудка.

— Ведь для всех будет только лучше, — сказал Петр, — если я смогу убраться из города недели две или около того, а для этого мне нужна твоя помощь, Саша Васильевич.

— Я…

Мальчик неожиданно умолк, а где-то совсем рядом послышались шаги.

— Кто-то идет! — прошептал он. — Укройся!

Петр отодвинулся в свой угол и осторожно подгреб на себя солому, а Саша вновь укрыл его сверху попоной и вышел из стойла. Петр слышал легкий скрип соломы под его ногами.

— Что ты здесь делаешь? — раздался чей-то голос.

— Ужинаю, — сказал Саша. — Сейчас я просто решил минутку передохнуть. — Мальчик был явно напуган: Михаил стоял в проходе между стойлами, с головы до ног покрытый грязью.

Саша решил не спрашивать, как это случилось. Он и без того почувствовал слабость и пустоту в желудке. Утреннее раздражение уже прошло, и сейчас он чувствовал только ужас от того, что его тайное злое пожелание сбылось и доказательства пришли прямо к нему в дом…

«Слава Богу, что я не подумал тогда о чем-нибудь более худшем», — мелькнула в его голове навязчивая мысль.

— Хватит стоять с открытым ртом, — едва не закричал Михаил. — Дурак! Разве не понятно, что я не могу войти в дом в эдаком виде! Принеси мне воды и сухую одежду. Ты слышишь, что я сказал?

— Я сейчас же вернусь, — ответил Саша и быстро пошел к дверям конюшни, выбежал на бревенчатые подмостки, поднялся на крыльцо и скрылся внутри дома. Пройдя сзади кухни и ведущей наверх лестницы, он добрался до комнаты Михаила, которая запиралась только тогда, когда в доме находились посторонние. Он открыл дверь и, сорвав висевшую на деревянных вбитых в стену колышках первую попавшуюся одежду, побежал назад.

— Куда ты собрался, Саша? — бросилась было за ним тетка Иленка. — Саша Васильевич, что это ты такое делаешь?

Он остановился уже за порогом, подпрыгнув на месте.

— Михаил упал в лужу, — сказал он и выбежал на улицу прежде, чем Иленка смогла хоть что-нибудь понять.

Шаги, тем временем, приближались к стойлу. Петр старался даже, насколько было возможно, сдерживать дыхание, потому что боялся малейшего шороха соломы или неосторожного движения попоны.

Неожиданно человек остановился: кто-то еще, спотыкаясь на бегу, появился в конюшне.

— Я нашел твою одежду, — раздался голос мальчика.

— Прежде подай мне воды, дурак!