Василий Головачев - Мир приключений (Сборник)

«Подходящая психонатура, – горько думалось Ивонину. – Неужели все это мне не привиделось? Не сон, не бред, не галлюцинация? Что же делать? Если у „камертонного“ вируса большой инкубационный период, то, может быть, я успею посоветоваться с… с кем? Кто мне поверит?»

Приступ боли, зародившийся где-то в области сердца, свалил его на пол, и он отчетливо увидел стену урагана, поднявшую в воздух деревянные дома какого-то поселка…

«Так! – сказал сам себе Ивонин, лежа на полу и пытаясь унять боль мысленным усилием. – Человек слаб… Человек слаб, если у него нет друзей и он остался один… Но у меня-то они есть! Инга! Ребята в институте… они поверят. Правда, придется разговаривать с ними на расстоянии, чтобы и они не заразились, и мы поборемся! В первую очередь надо будет научиться определять географические координаты районов бедствий, но с этим я справлюсь, по географии когда-то пятерки были. Михаилу было труднее, у него не оказалось никого, кто хотя бы просто посочувствовал ему. Вот в чем его беда – отсутствие друзей! Вот в чем его трагедия! Плохо, что он опустил руки, отделил себя от всех, „закуклился“ в себе самом… бессмертный эгоист! Попробую отыскать его, вместе с нами ему будет легче…»

Ивонин привстал, но жесткий приступ боли затуманил сознание – где-то далеко падал в океан горящий пассажирский самолет.

Ивонин, упорно цепляясь за стол, встал, пошатываясь пошел к телефону.

– Ничего! – выговорил он в три приема, кусая губы. – Мы еще посмотрим, кто кого! Я тоже – стихия!

Бырр[1] созерцал переменную облачность и размышлял.

Размышлял он, к примеру, о том, что неплохо бы переехать в пещеру со всеми коммунальными удобствами, что ковры из меха ламы изрядно поизносились, что икра черная, равно как и белая, уже в рот не лезет без мамонтовки, что если ледниковый период продлится еще пару тысячелетий, то мамонты вымрут и придется избрать предметом охоты дичь помельче, может быть, даже крокодилов… и тут взгляд Бырра упал на дерево, в котором любой уважающий себя неандерталец узнал бы морозоустойчивый сорт яблони, и мысли Бырра привычно сменили маршрут, что довольно характерно для первобытного человека того времени.

«Яблоко хорошо после мамонтовки, – подумал Бырр. – Трезвеешь моментально, как от удара дубиной. Впрочем, если запечь его внутри мамонтового хобота, тоже ничего жарево…»

Недолго думая, древний джентльмен поднял с земли камень. После трех-четырех неудачных попыток он добыл-таки яблоко – будучи тоже первобытным, оно было зеленым и смертельно кислым – и тут же съел. Без мамонтовки. Эту изобретенную неизвестным неандертальцем жидкость он допил еще вчера.

Старый Митрофан внимательно оглядел из-под козырька руки горизонт, ограниченный сараем, стойлом, домом, лошадью, двумя свиньями и яблоней, и наметанным глазом зажиточного славянского фермера точно определил, что с юго-востока идет антициклон.

«Опять придется раньше времени яблоки убирать, – подумал Митрофан. – Ранние яблоки ценятся меньше, чем поздние, особливо промеж коллег, ну да пес с ними, а то вовсе без урожая останешься!..»

Чертыхнувшись в душе, старый Митрофан рысью побежал к яблоне, по пути припомнив, что его распрекрасная хозяюшка Аксинья умеет отменно запекать поросят с яблочной начинкой.

Тетушка Аксинья доила корову, когда со двора послышался шум падения и вслед за тем визг обиженной свиньи. «Жакели твою в купорос!» – подумала Аксинья привычно, выглянула из сарая и увидела мужа, стоящего на четвереньках под яблоней и почесывающего заднюю часть тела. Опытным глазом определив причину шума, старуха сплюнула в сердцах:

– Лестницу возьми, старый пень! Вздумал лазать по деревьям, как белка! И корзину не забудь – не то яблоки побьешь, жакели твою в купорос!

Митрофан, поохав, покорно взял лестницу, приставил к яблоне, прицепил на тощую шею корзину и полез вверх. Лестница, конечно, многое решала в данный исторический момент.

Сидоров прищурился на солнце – рабочий день, к великому сожалению, еще не кончился – и, громко икнув, полез в кабину фруктоуборочного комбайна.

«Хороши нонче яблочки! – подумал он почти трезво. – Золотой ранет… рашель… антоновка, туды ее в качель!.. И-ик!»

Затарахтел мотор, вибратор уперся в ствол яблони, и крупные желтые с багрянцем яблоки посыпались в приемные сетки комбайна.

Сидоров нагнулся, взял из-под картуза яблоко, понюхал, прослезился и с хрустом откусил…

Мутант хомо-многомыслящий-разумный-твердотопливный лениво просматривал исторические хроники древних веков цивилизации Земли, как вдруг его поразил вид одного растения, плоды которого отозвались в наследственной памяти странно манящим вкусовым ощущением. Мутант хомо-многомыслящий-разумный-твердотопливный (в дальнейшем будем называть его для краткости ХМЫРЬ) тут же почувствовал желание – что характерно для землян того будущего времени – съесть такой же плод. Он протянул руку с одним-единственным пальцем, предназначенным для нажимания кнопок, тронул сенсор кибер-исполнителя желаний. Тотчас же в стенке его универсальной персональной жилой ячейки открылось отверстие, и в рот скатилось сочное, только что синтезированное яблоко.

Все двадцать два глаза ХМЫРЯ зажмурились от удовольствия, и он подумал, что древние земляне, именовавшие когда-то себя людьми, пусть и имели всего два глаза и лишние конечности, все же умели чувствовать прекрасное желудком…

Где-то в сто пятьдесят первом блоке десятой зоны седьмого сектора пятого уровня третьей спирали Всегалактический единый Мозг-анализатор (ВЕДЬМА) внезапно ощутил незапланированную эмоцию, что в общем-то было характерно и для других Галактических Мозгов этого типа окружающего метагалактического пространства.

В течение коротких трех тысяч лет, проанализировав эмоцию, ВЕДЬМА понял, что это одна из бесчисленного количества его звездных клеток, называемая когда-то Солнцем, вспомнила что-то приятно-грустное из своей истории. Перестроив логические и чувственные цепи, ВЕДЬМА подключил начальный сигнал этой звезды-клетки к общему каналу и всем своим многотысячепарсековым телом ощутил мысль – нарушительницу покоя: эх, яблочка бы сейчас… да бокал мамонтовки… да чтоб ни о чем не думать…