Евгений Сыч - Трио

Вот море люди любят. Море не воспринимают они за собственные пеленки, оно из слишком далекого прошлого, от которого даже картинок не осталось. А через лес люди прокладывают дороги. Дороги - их территория, здесь они свои. С дорог в лес почти не сходят, не углубляются. Люди не любят чувствовать себя неуверенно.

Даже тот, кто кидается в лес, спасаясь от погони, и то, углубившись совсем немного, старается двигаться параллельно дороге, не теряя ориентиров. Но так же поступают и преследователи! И именно на этой, близкой к дороге трассе беглеца хватают чаще всего. Сам дурак, - скажет он себе потом. - Надо было глубже в лес забираться. Но вспомнит: нет, не могу, не смог бы, страшно. Страшно.

Страшное скучное время работы и послушания.

Время диктует: стройте дороги, бейте тоннели, мосты перебросьте, засыпьте болота - будете ездить навстречу друг другу.

Время диктует: шлагбаумы ставьте, разрушьте мосты и засыпьте тоннели.

Люди привыкли, люди покорны. Строят, ломают, заново строят. Где ж этот рупор, через который время диктует людям приказы?

- Ненавижу, ненавижу, ненавижу, - повторяла женщина. Эти слова стали припевом ее жизни.

- Да оставь ты, - возражал У.

- А ты? Ты, что ли, людей любишь? Ты их больше, чем я, ненавидишь. Больше, чем кто-либо другой.

- Ненавижу? Нет. Если бы я их ненавидел, то убивал бы, пожалуй.

- Убивать ты не можешь, - возражала в свой черед женщина.

- "Не могу? Хотя, верно, не могу. Не хочу, точнее.

- Вот! И оттого ненавидишь еще сильней.

- Да ты что? С чего ты взяла? Что в них, в людях, такого уж? Люди как люди. Я к ним, если хочешь знать, очень спокойно отношусь. Вот ты говоришь: "Плохо!", а когда хорошо было? Я, знаешь ли, долго живу, но такого времени не упомню.

Вокруг пещеры стоял лес. Лес рос на горе. У ее подножия плескалось море.

3

У ловил осьминогов. Вчера он опустил несколько удобных домиков-ловушек в залив и теперь доставал одну из них.

- Интересно, - приговаривал У. - Интересно, знают ли осьминоги, что домики эти - ловушки? Наверное, догадываются все-таки. А ведь лезут! Потому что удобные домики. Удобства ради в любую ловушку полезешь, - У вытряхнул пойманного осьминога, и моллюск забарахтался на песке. У посмотрел на него задумчиво.

- Я тебе, мое головобогое, голову и бога оторву, - пообещал он возмущенному осьминогу.

Осьминог молча выгибал щупальца, на которых присоски сидели густо, как пуговицы на ширинке.

- К "оборву" рифма, стало быть, "в траву", - размышлял У. - А какая тут трава на берегу? Песок да галька. Я вас приглашаю, - он проткнул осьминога острой палкой - и из того брызнули густые чернила, - к себе на обед.

Остальные ловушки У трогать не стал.

- Если забрались, пускай посидят, - привычно сам с собой думал У, забираясь на кручу. - Пускай пользуются жилплощадью за мой, стало быть, счет. Пока не понадобятся. А как же иначе? Дашь на дашь.

Дома у него оказались гости. На пне-табуретке сидел сынок, ненаглядный и единственный. Размахивая могучими ручищами, он жарко толковал что-то женщине. Та слушала чуть насмешливо, но заинтересованно.

- Пришел? - спросил У.

Сын осекся, посмотрел на У исподлобья, нехотя подтвердил:

- Пришел.

- Опять побили? - приветливо поинтересовался У.

- А ты бы не отказался, чтобы тебя побили? - ушел от прямого ответа сын.

- Да я бы со всей душой, - охотно согласился У. - А тебе как-то ни к чему. Не к лицу. Разбойник все-таки. Битый разбойник - это противоестественно, ты не находишь?

- Не разбойник, а экстремист, - поправил сын.

- Тем более, - со вкусом сказал У, - тем более.

Он посмотрел на сына внимательнее и вздохнул.

- Похудел ты, - сообщил печально. - Я вот осьминога принес, сейчас жарить будем.

Сын поднялся.

- У меня тень поблизости, - деловито сказал он. - Я сейчас выпить принесу.

- Скажи пожалуйста, - восхитился У, - а я никого не заметил.

Сына звали Я.

Сварили рис, зажарили осьминога, выпили.

Женщина тоже выпила, чему У втайне удивился, по его соображениям такие женщины пить не должны, да и обстановочка не располагала. Правда, до этого он ей не предлагал ни разу, не водилось в его пещере спиртных напитков, не положено отшельнику по штату. Мог бы найти, конечно, если б захотелось, если б знать.

Стали есть.

- Продали, суки, - не удержался, заговорил снова Я. Ругался сын вообще многовато, впрочем, без особого зла. - Все продали.

- Тебя? - У покачал головой и ухватил кусочек осьминога.

- Себя они продали, - горько, со слезой сказал сын.

- Так ты бы объяснил им, - посоветовал У.

- Я им еще объясню, - пообещал Я. - Как есть все объясню.

- Ну-ну, - не поверил У.

- Как же это - всем объяснить? - не поверила женщина.

- Просто, - уверенно сказал Я. - Когда за гланды берут, все все понимают, хоть на иностранных языках.

- Кого же за гланды брать? Всех - сил не хватит.

- Ничего, я привычный, - успокоил Я.

- Но что-то не очень получается, видимо, - посочувствовала женщина.

- Нет, - поправил У, - тут такая особенность: хуже всего ему приходится, когда у него все получается. А сейчас еще ничего, сейчас его, видать, просто побили.

- Ненадолго, - сказал сын, будто пригрозил кому-то.

- Жалко, что ненадолго. Ты бы отдохнул, вовсе не помешает. Быть может, до чего хорошего додумался бы.

- А что тут думать, - оборвал сын. - Все ломать надо, а не думать. Ты вон сколько думаешь - и до чего додумался? А я знаю: без резни не обойтись.

- Ну вот, зарезал бы ты меня, - опять вмешалась женщина. - Его бы зарезал, - она кивнула на У. ("Пьянеет быстро", - подумал У с неудовольствием). - Ну, и что бы изменилось?

Тут У и Я вместе засмеялись.

- Его зарежешь, наверное, - пояснил сквозь смех сын. - А что, попробуем?

- Попробуем, - согласился У и встал.

Сын быстро схватил, как смахнул со стола, нож и ударил отца в живот. "А!" - вскрикнула женщина. У скользящим танцевальным движением ушел влево и, поддев левой рукой кулак с ножом, поднял его вверх. Перехватил правой за рукав, наладил сына в угол, через бедро. "Ох и шустрый растет мальчик, - восхитился про себя. - Ох и шустрый!".

Сын поднялся, широко улыбнулся, перебросил нож в левую руку и снова двинулся на У. Тот ждал его, но женщина закричала, бросилась между ними, заслонив отшельника спиной.

- Ты что кричишь? - удивился Я. - Его же невозможно убить. Он тебе что, не объяснил? Шутим мы, балуемся.

Женщина подышала, поискала слова. Нашла.

- Балуйтесь, пожалуйста, без меня, - сказала и пошла вон. Показала: Мне ваши шутки вон где!

У повернулся, попытался задержать ее, но тут сын ударил его ножом в спину, и У упал.

Бред

Снится: стою у раздачи, и повар плюхает в протягиваемые котелки густое и пряное варево жизни. По диетам - тому из этого котла, этому из того. А я прошу добавки, но он сверяется со списком, что в памяти у него, и качает отрицательно головой. "Проходи, - говорит, - тебе не положено". Может быть, я и выпросил бы еще немножко, но оттолкнула меня очередь. Всем ведь надо, все голодные. И отошел я, сжимая котелок в руках и осторожно ступая по жирному, заляпанному кухонному полу, чтоб не расплескать. Половник - за все про все. Но котелок-то, пожалуй, два половника вместит и еще место останется! Зачем же такие котелки делают? - спросил я, помню, того, который оказался рядом. "Да ведь котелки - на двоих", - пояснил сердобольный, внимательно отнесшийся ко мне человек. "Значит, - подумал я тогда, - если бы дали мне варева на двоих, пришлось бы искать второго, с кем разделить его, и есть из одного котелка? Ну, да все равно у меня здесь одна порция, на двоих не хватит". Съел, нет ли - не помню, это уж из других снов. Вспоминаю только звук, с каким ложка о дно скребется: то ли кончается порция, то ли гущу пытаюсь со дна достать. Гуща - она на дне.