Марк Клифтон - Награда за доблесть

Макнаб открыл корабль, и мы забрались внутрь. Моя голова разламывалась от боли, и я с радостью повалился на сиденье.

Без единого слова Макнаб занял место водителя и коснулся стартового ключа. Корабль с ревом оторвался от поверхности.

Мы стали подниматься. Подниматься далеко. Не было нужды так высоко забираться. Целую вечность назад линии гор на Марсе выветрились до небольших холмой.

Лениво отвел я глаза от карты внизу и озадаченно посмотрел на Макнаба. Он хватался за рычаги, дергая их туда и сюда. Они легко двигались, слишком легко. Они двигались, как если бы были совершенно свободны, не обременены никакими связями. Корабль продолжал подниматься.

Макнаб повернулся ко мне. Его лицо было бледным, но на нем не было страха.

- Отказало управление, - спокойно произнес он. - Я докладывал, какое оно изношенное, раз двенадцать докладывал компании.

Они не обращали внимания. И теперь все отказало. Я не могу контролировать корабль.

- Ничего нельзя сделать? - спросил я.

- Ничего, - произнес он. - Совсем ничего.

- Я рад, - произнес я и сам удивился, услышав свои слова.

Он странно посмотрел на меня.

- Простите, - сказал я. - Я не это имел в виду. Или я говорил о себе, не подумав о вас.

- Тогда вы можете сказать это за нас обоих, - ответил он. Он отвернулся и посмотрел через иллюминатор на нос корабля. Он молчал некоторое время, несколько минут. Было видно, что он точно знал, что ничего не сделать, и не обманывал себя бесполезными действиями, пытаясь что-то предпринять. Он знал механизм корабля, знал, что можно сделать в полете, а что только внизу.

Существовали спасательные шлюпки, построенные, чтобы в чрезвычайных случаях доставлять пассажиров на посадку с космических линий. Не в большей степени пригодны для длительного и коммерческого использования, чем старые резиновые лодки на морях Земли. Если бы не алчность и взятки, их бы вообще оставили для коммерческого использования. И в этот раз ответственные люди не попадут в ловушку: они могли сидеть за своими столами, качать головами и, возможно, говорить, что дело плохо, пилот, должно быть, пьян.

- Отсюда, - позвал Макнаб, - вы можете видеть звезды. Идите и садитесь в кресло второго пилота. Смотрите на звезды!

В его голосе слышался восторг.

Я поднялся и перешел вперед.

- На всякий случай, - произнес я, - не то, чтобы меня это волновало, но как насчет каких-либо устройств, спасательных люков, чего-нибудь такого?

- Смеетесь? - спросил он. - На подобных рудовозах?

- Удивляюсь, как инспектора позволили его использовать, проговорил я

- Серьезно? - он посмотрел на меня и улыбнулся.

Я ничего не сказал.

Да, сквозь тонкую атмосферу Марса стали видны звезды.

Макнаб вновь предался восторгу. Он вновь был в любимом космосе, среди мерцающих звезд, понятных звезд, которые двигались по законам логики. Дружелюбные звезды, потому что они не были людьми. В его глазах сиял отблеск звезд.

Мной овладел странный порыв. Понял ли я в конце концов самого себя? Какая бессмыслица принуждает сооружать памятник себе? Не стоящая человека слабость?

Во всяком случае, я вытащил записную книжку и карандаш. Начал писать. Я писал стенографически, очень быстро. Мне потребовалось несколько минут, чтобы записать все, что случилось.

Нет, в конце концов, я считаю, что пишу не для того, чтобы создать себе памятник. Я думаю, может, это суммирование, привыч ка к анализу, рожденная за годы анализирования правительственных решений. Я не мог позволить жизни закончиться с правительственным словоблудством, в котором нет никакого смысла. Я должен был понять, что все это значит.

Воздух становился все более разреженным. Я знаю, нам осталось мало времени. Сейчас Макнаб смотрит вперед, почти застывший, как будто бы он старается помочь кораблю забраться все дальше, дальше в его любимый космос до того, как корабль дрогнет и начнет падать прямо вниз.

Макнаб принадлежал космосу, и было справедливо, что умереть ему придется в космосе.

А я? Теперь и я принадлежу ему. И не важно, где я умру.

Как и все остальные, я часто гадал, что мог бы сделать, если бы знал, что должен немедленно умереть. Смог бы я встретить этот момент мужественно?

Я обнаружил, что это не требует мужества. Я познал чувство облегчения, почти освобождения. Мне больше не надо было оставаться парией - честный человек в мире, не знающем чести. Смерть сводила всех нас к одному уровню.

Я почувствовал, что смеюсь над теми людскими представлениями, которые заботятся о превосходстве даже у края могилы. Как мы все лицемерны... как человечны.

Вместо этого я узнал чувство благодарности, ужасающей безмятежности. Я нашел, что испытываю меньше страха, чем каждое утро, когда просыпался, зная, что должен прожить в этом мире еще день. Я в меньшей степени погибну от чистых, ярких звезд, чем от людских поступков.

Потом, это ведь и правда награда - не признание, не гром аплодисментов, но возможность встретиться с безмятежностью.

Вот награда за доблесть.