С Златаров - Третье Тысячелетие

Я уже слышал эти слова с амвона. Жаль, что пастор, стоящий у ворот и дрожащий от ночного холода, не знает, у кого появится желание их повторить. У тех, кто еще не появился на свет, кто спустя без малого полвека обнажит мечи в ночь святого Варфоломея, Каноники в раззолоченных каретах, что во имя господа жгли костры по всей Европе. Гусары, расстрелявшие парижских коммунаров. Преступники, замышлявшие возрастить атомные грибы над невинными городами. Цель оправдывает средства? Нет! Человек и его цели вовеки неотделимы.

— Достопочтенный отче, желаю вам спокойной ночи и легких снов!

Поклонившись, я ухожу. Луна, огромная и круглая, льет холодный свет. Мои шаги эхом отдаются на пустых улицах, испещренных остроконечными тенями и игрой света. Как будто я иду сразу по двум городам — по настоящему, живому Вертхайму из камня и дерева и по другому — из бесплотного огня и теней. Собор. Рыночная площадь. Поблизости промелькнул балахон. Определенно чье-то испуганное око пытается рассмотреть во мраке ночи: кто идет? Не пугайтесь, я — Человек, идущий издалека.

Спускаюсь в таверну. Командир сразу же поднимается и уходит со мной, не вымолвив ни слова. Знает, зачем я пришел.

В ратуше он снимает одну из горящих на стене лучин и ведет меня вниз по каменным лестницам, оставляя за собой широко раскрытые от удивления глаза стражников.

Мы идем под низкими сводами, источающими ледяной запах влаги. Командир несет лучину над головой, и паутина с шипением поглощается пламенем. Наконец коридор выравнивается и упирается в тяжелую окованную дверь.

Командир отдает мне лучину и обеими руками вытаскивает запор. Потом указывает куда-то в сторону:

— Отсюда есть проход в собор. Выходите быстро, покуда не сгорела лучина. Вскорости ночной сторож закроет собор. Назад, через ратушу, для вас дороги нет.

Я хочу поблагодарить его, но он поднимает руку:

— Всякий долг должен быть оплачен — я заплатил свой. А прожил я вполне достаточно! Поторопитесь!

Он исчезает в темноте. Я с трудом раскрываю тяжелую дверь. Келья совсем маленькая, без окошка, точно склеп. Лучиано сидит на ворохе полусгнившей соломы — такой же бледный, как и в первую ночь, когда я явился ему из ада. Без тени удивления он поворачивает голову в мою сторону, не пытаясь даже подняться с соломы.

— Я давно поджидаю тебя. Я ждал тебя, мудрый!

Ты что-то припозднился.

— Вставай и поторопись! Времени в обрез, Лучиано!

— Почему? — удивляется он. — У меня целая вечность. Об одном прошу тебя, мудрый!

— Что за просьба?

— Лиши меня своего проклятого бессмертия! И оставь мне… — он слегка запнулся — …моих судей.

— А ты лиши меня этих бредней и перестань молоть чушь! Вставай, идем! Справедливости возжаждал? От кого?

Он и пальцем не шелохнул.

— Ты ничего не понимаешь, мудрый. Меня покинули все, кому я помогал. Меня предала даже любимая женщина. А ты хочешь, чтобы я жил в этом мире?

— А ты? Захотел умереть в нем?

Рука, сжимающая лучину, дрожит от волнения, и по углам кельи проносятся сумасшедшие тени.

— Да, — отвечает Лучиано.

И тогда я решаюсь признаться ему во всем. Господи, как мало времени!

— Выслушай меня, Лучиано. Я совсем не тот, за кого ты меня принимаешь, и договор, что мы заключили с тобой…

— Прекрати! — обрывает он. — Ты и впрямь ничего не понимаешь, мудрый. Я не желаю жить в этом мире, но могу умереть за него. Отряды моих собратьев уже у городских ворот. Утром меня поведут на казнь, я обречен. Но город изготовился к бунту, все начеку. За каждой закрытой дверью стоят и вслушиваются люди. Они ждут знака. Ведомо ль тебе, каков оный знак? Колокола святой Анны зазвонят, когда меня выведут на эшафот.

Лучина догорает, пламя уже обжигает руку.

— А теперь уходи! — спокойно говорит Лучиано. — Я не знаю, кто ты и почему ты среди нас, но ты не тот, ты не дьявол. Ты просто человек. С богом, мудрый. И помолись обо мне, когда услышишь колокол!

Я швырнул лучину во мрак. И опустился мрак.

Сибелиус по-прежнему сидел за письменным столом, а я — в кресле. Только керосиновая лампа была немного отодвинута в сторону. Ни один мускул не дрогнул на его сухом и бесцветном лице, и круглые глаза все также по-птичьи смотрели на меня, не моргая.

— Да-а… — протянул он неопределенно. — Вы сами оказались с ним заодно, одною связались веревочкой. И теперь довольно трудно подбить итоги эксперимента.

— Я хотел бы…

— Спрашивайте…

— Что случилось с… ним?

Прежде чем ответить, Сибелиус какое-то время размышляет. Возможно, над тем, стоит ли отвечать на мой вопрос. Но все-таки решается.

— Волгер Лучиано, лекарь и еретик, был сожжен на костре в Вертхайме пятого декабря тысяча пятьсот двадцать четвертого года… По вашему летосчислению. В тот же день город восстал, и отряды из Тюрингии ворвались через городские ворота. Вот так.

Мне горько от мысли, что там, выше по течению реки времени, Лучиано уже нет в живых. Он был сильным человеком. А я?

— Теперь вы должны ответить мне, — продолжает Сибелиус. — Ваше желание я исполнил. Хотите еще одну попытку?

— Да! — отвечаю я.

— В самом деле? Подумайте! Все зависит только от вас.

— Да!

Я встаю из кресла, а он все смотрит и смотрит на меня своими круглыми птичьими глазами, чужими глазами на пергаментном лице.

Менее четверти века оставалось до начала третьего тысячелетия. Что принесет оно роду человеческому? Какие открытия и изобретения явятся в последующие десять веков? Какие перемены вторгнутся в бытие и сознание людей? Каким предстанет мир нашим потомкам через тысячу лет?

Прежде чем попытаться ответить на эти всеобъемлющие вопросы, спросим сами себя, соразмерны ли они возможностям нашего разума. Одна лишь мысль о дерзком вторжении в будущее стесняет сердце видением неодолимой бездны явлений, событий, испытаний, воплощений. Что будут значить наши законопорядки, нормы морали, постулаты для тех, чей облик смутно грезится нам за далью иных времен?

Всегда, когда человек ставит перед собой многотрудную задачу — распознать будущее, — взгляд его невольно обращается назад, в прошлое, дабы почерпнуть там смелость и опыт. Что же мы обнаружим, если мысленно обратим историю вспять и перенесемся в конец первого тысячелетия? Европа, сотрясаемая противоборством христианства и язычества. Войны, суеверия, насилия, владычество смерти, ненависть, ложь. Любой из нас, живи он в те времена, — что мог бы он провидеть на десять столетий наперед? Телевизионную передачу через спутник «Молния»? Кибернетизированную атомную электроцентраль? Научно-исследовательскую станцию на Венере или Марсе? Ни о чем подобном не мечтали наши прадеды даже сто лет назад. А темпы развития в будущем будут нарастать непрестанно, в геометрической прогрессии…