Георгий Попов - За тридевять планет

Мне показалось, будто сосновый бор покачнулся и наполнился могучим гулом. Это «хозяева костров», как я мысленно окрестил собравшихся на проводы, стали махать флажками и громко скандировать:

— При-вет, Э-дя! При-вет, Э-дя!

Мне было жарко в своем скафандре, да и двигаться было тяжеловато, однако, несмотря на это, я опять немного высунулся в люк и помахал рукой.

Те, кто был поближе, наверно, успели разглядеть меня более или менее хорошо, они передали остальным, и началось что-то уму непостижимое. В небо взлетели ракеты самых неожиданных расцветок — от ласкающего взгляд нежно-голубого до ядовито-зеленого и красного. Там-сям сверкали объективы снимательных аппаратов и телевизионных камер. Один бесстрашный фотокорреспондент (думаю, что фотокорреспондент) сломя голову помчался было к кораблю, но его остановили, тогда он ну прямо-таки кошкой вскарабкался на сосну и стал снимать оттуда.

Все происходящее не оставляло сомнений в том, что здешние жители знали, когда я полечу обратно, и заранее подготовились к проводам. «Кто кого все эти дни изучал — я их или они меня?» — подумал я. Вспомнились кое-какие подробности, связанные с моим пребыванием на этой планете, и я пришел к убеждению, что здешние жители все знали. «Знали, знали… Все знали!» твердил я про себя.

Особенно меня смущал приезд отца. В самом деле, приехал, посмотрел и уехал. И этот… Андрей Фридрихович — тоже хорош! Вертел глазами, как рак, и за все время не обронил дельного слова.

И вдруг я увидел, как к мальцам-огольцам подошли Фрося и какой-то здоровый парень, что называется, косая сажень в плечах, чем-то удивительно знакомый…

Я присмотрелся… Это был Эдька!.. Здешний Эдька!.. Он был как две капли похож на меня. Разве что волосы светлее да руки и ноги мускулистее, но эти детали не столь существенны. Заставь меня с детства разъезжать на самокате, и мои мускулы разовьются, дай бог.

И одет Эдька был, как я, то есть не как я, а как здесь одеваются все люди его возраста. Тенниска, шорты, туфли… Синий берет Эдька сдвинул набекрень, и это придавало его фигуре вид, я бы сказал, отчаянно-ухарский.

— Что, брат, опоздал? — мысленно обратился я к здешнему Эдьке Свистуну.

Наверно, сработал магнетизм. Или еще что-то, какая-нибудь телепатия, изучению которой у нас на Земле уделяется недостаточно внимания, — не знаю… Только здешний Эдька, кажется, уловил мою мысль. Во всяком случае, он привстал на цыпочки и сомкнул руки над головой, как бы давая понять, что рад и счастлив.

Мне хотелось сделать какой-нибудь жест, показать свое уважение и расположение, что ли, но было уже поздно — время подпирало, — и я решительно закрыл наплотно люк и, усевшись в кресле, включил дыхательную, как мы, космонавты, ее шутя называли, систему. Мне надо было привязать себя ремнями, что я и сделал незамедлительно. Потом нажал на кнопку с надписью «Старт» и прислушался. Зажигание сработало. Мой корабль стал легонько подрагивать. Слева от меня поднялась туча пыли.

Я посмотрел направо. В иллюминатор я увидел те же костры и те же ослепительные брызги ракет. Думаю, люди в эти минуты ликовали, кричали: «Привет, Эдя!», «Ура!» — или что-то в этом роде… В последнюю секунду возле костра, где стояли мальцы-огольцы, появилась Даша. Она сделала шага два или три вперед и остановилась, высокая, стройная, в длинном белом платье. Что означал этот наряд? Может, она хотела, чтобы ее лучше было видно на расстоянии? А может…

Однако прошу прощения; читатель. И на этой, третьей, планете начинает что-то проясняться. Кисель как будто разбавляется молоком, не в буквальном, а в переносном смысле, разумеется. Даже розоватость пропала, сменившись легкой синью. Интересно, обитаемая эта планета или необитаемая? Впрочем, зачем спешить.

Еще часик, ну от силы два — и, я полагаю, загадка разрешится естественным порядком. Во всяком случае, я не теряю надежды, что туман, похожий на кисель, скоро рассеется, а коли туман рассеется, то я наверняка что-нибудь увижу. Обязательно увижу! Непременно увижу!

На этом записки Эдика Свистуна обрываются. Правдивые записки, какие не так уже часто встречаются в наше время. Конечно, никакой Америки Эдик не открывает. То, что во Вселенной сто тридцать, а может, и все двести шестьдесят миллиардов не просто цивилизованных, а высокоцивилизованных планет, теперь каждому школьнику известно. И все же отрицать научную ценность записок, как это сделал Главный конструктор, по-моему, не совсем справедливо. Впрочем, как мне показалось, содержимое второго контейнера поколебало мнение и Главного конструктора.

Заключим книгу письмом Шишкина… Георгия Валентиновича Шишкина, которое для широких кругов читателей, как нам кажется, тоже представляет некоторый интерес. Небольшой, правда, совсем незначительный, но все-таки…

Из письма Шишкина

На этот раз я заявился к нему собственной персоной.

Несмотря на громадную, можно сказать, космическую занятость, Главный принял меня, больше того — пригласил в какой-то недорогой ресторанчик и угостил коньяком.

— Что вам сказать? — Он потер ладонью правой руки о тыльную сторону левой. — Не надо преувеличивать, нет, однако… — Присмотрелся к рюмке, отпил из нее пару глотков и внушительно добавил: — Однако и приуменьшать нельзя. Хотя, с другой стороны, и всякие упущения… Вот они там (кивок вверх) запустили капитана Соколова. Своего капитана Соколова, разумеется… А кто сконструировал космический корабль? Кто, спрашиваю? Пушкин?

Мы выпили еще по рюмке.

— Но нас, ученых, сейчас занимает больше третья планета, — сказал Главный перед тем, как рассчитаться с официанткой. — Обитаемая или необитаемая? К сожалению, из записок, которыми мы на сегодняшний день располагаем, трудно сделать сколько-нибудь определенное заключение.

— А какой бы вам хотелось видеть ту планету? — спросил я без обиняков.

— Разумеется, необитаемой, что за вопрос! Необитаемой и только необитаемой. Оптимальный вариант — чтобы на планете росли всякие растения, вплоть до злаковых, водились животные и птицы, но… все в диком первобытном состоянии. Примерно на уровне неолита… В таком случае мы, — возможно, вместе с американцами — немедленно приступили бы к грандиозной операции по переселению какой-то части жителей Земли. Сперва, разумеется, человека четыре — проекты кораблей, способныx взять на борт четыре человека, уже разрабатываются…

— Двух мужчин и двух женщин?

— Да. Они явились бы теми Адамами и Евами, которые положили бы начало человеческому роду на той, третьей планете. Впрочем, в век технической революции в одиночестве им доведется быть недолго. Вслед за первым кораблем отправится второй, за вторым — третий, и так далее.