Владимир Контровский - Трудно быть богом обитаемого острова

— Горцев сотворили вы, а варвары, питающиеся радиацией, — тоже ваше творение?

— Нет. «Горячие воины» возникли без нашего участия. В их появлении есть двойной смысл: или они станут хозяевами выжженной планеты — разумная жизнь продолжится, пусть даже в искажённой форме, — или, если истинные люди Саракша спасут свой мир, варвары станут для них врагами: тем самым злом, отталкиваясь от которого, добро сможет подняться. А заодно я отвечу вам на вопрос, который вы хотите задать, но ещё его не сформулировали — я читаю ваши мысли. Пси-генераторы не нужны будущему Саракша: новые саракшиане — и горцы, и пандейские метисы, и даже варвары — иммунны к пси-полю. Толчок сделан, и этого достаточно — вам самое время остановиться, пока ещё не поздно, и пока ещё внесённые вами искажения исторической вариативности не вышли за пределы допустимого.

— Тогда другой вопрос. Вы говорили, что у вас нет никаких машин и механизмов, но мы находили ваши материальные следы — города, машины, искусственные спутники. Кто их создал?

— Галактика велика — вам известна только малая её часть. Существуют техногенные цивилизации, превосходящие вас по уровню развития. Вы ещё встретитесь с ними, когда в дальнем космосе выйдете за пределы вашей Реальности, замкнутой на Землю. Вселенная бесконечна, познание безгранично.

Странник шевельнулся, и Максим понял, что контакт сейчас оборвётся.

— Ещё один вопрос, последний. У вас есть могущественный противник, для простоты назовём его Тьмой. Вы сеете, вы создаёте народы-катализаторы, подобные горцам Зартака, а не может ли Тьма создавать народы-ингибиторы или даже народы-вирусы?

Ответа не последовало. Пришло ощущение падения с огромной высоты, мир дрогнул и завертелся, рассыпаясь калейдоскопом разноцветных искр…

— Мак, что с вами?

Максим поднял голову. Перед ним со встревоженным видом стоял Абалкин.

— Что с вами? — повторил он.

— Со мной?

Вопрос звучал туповато, это Каммерер понял. И ещё он понял, что испытывает очень странное ощущение киселя, невидимого, но вязкого киселя, в который он влип по уши, — бывает такое пограничное состояние между сном и явью спустя миг после пробуждения и за секунду до того, как мозг полностью включится в окружающую реальность. Максим напряг мышцы — тело слушалось — и с некоторым усилием вырвал себя из вяжущей кисельной топи.

Стол. Комната. Распахнутая дверь, в двух шагах — Лев Абалкин, на лице его — смесь недоумения и беспокойства.

— Где вы были? — спросил Максим, окончательно стряхивая остатки оцепенения. — Я вас не видел. Если вы лазали в туннели, то это неосмотрительно — моторизованные бедуины могли снова сюда наведаться.

— Что вы, Мак, какие туннели? После огнестрельного общения с варварами мне было как-то не до общения с голованами. Я только отошёл до ближайших развалин — искал что-нибудь ещё для дополнительной экранировки нашего трофея. Я видел вас у глайдера, махнул вам рукой, но вы почему-то не обратили на меня внимания и пошли в этот дом. Я — следом, и увидел вас, сидящим за этим столом.

— И сколько всё это заняло времени?

— Прошла минута, не больше.

Минута, подумал Каммерер, что могло случиться за минуту? Я зашёл сюда… Зачем? Ах, да, в этом доме мы жили с Гаем три года назад. Я подумал о Гае, сел за этот стол — туда, где когда-то сидел он. И, наверно, задумался… Странно — когда я попробовал пошевелиться, мне показалось, что я просидел на этой табуретке не минуту, а как минимум час. И было что-то ещё, было, только вот что именно? Не помню…

Он пытался нащупать сознанием нечто смутно-неуловимое, ускользающее — тщетно. И тогда он встал, посмотрел в окно, и сказал:

— Надо ехать, Лев.

— На ночь глядя?

— Мы не можем ждать: жара, и наш феномен скоро превратиться в гниющую кашицу. Поедем — в конце концов, до самых опасных мест бывшего укрепрайона мы доберёмся, когда уже начнёт светать.

Уже выходя на улицу, Мак обернулся, бросил взгляд на пустую комнату, и ему вдруг показалось, что на старых выцветших обоях на долю секунды появилась какая-то неясная тень, появилась — и тут же исчезла. Максим моргнул и посмотрел ещё раз. Никого и ничего — комната была пуста, только посередине её сиротливо высился колченогий самодельный стол и возле него — две грубые деревянные табуретки, стоявшие по разные стороны стола.

— Ну вот, наша картина обрела законченность, — Сикорски наклонил лобастую лысую голову, и Максим не видел выражения его глаз, — варвары стали её последним штрихом. Мы выжали всё, что смогли, из тех радиоактивных останков, которые ты привёз. Интереснейший каприз природы — «горячие воины» аккумулируют активные изотопы во внутренних органах и костях, и получается что-то вроде живого ядерного реактора. Земля заинтересовалась — до сих пор мы с таким феноменом никогда не сталкивались. Направить кого-то из наших на Дальний Юг, в княжество Ондол для работы среди варваров не представляется возможным — причина, думаю, понятна, — придётся ограничиться орбитальным наблюдением и воздушной разведкой. Нам надо знать, что там творится. Весёлая планета, — Рудольф немного помолчал. — Многоликая. Измученный народ бывшей Империи, бешеные айкры, пандейские ведьмы, безалаберные хонтийцы, мутанты, Птицеловы, разумные киноиды, и в довершение всего — «горячие воины» Юга. Калейдоскоп рас и культур, а мы вознамерились причесать их всех под одну гребёнку… Знаешь, Максим, иногда мне хочется оставить здесь всё как есть и уйти — такое ощущение, что мы работаем вслепую: лечим, не зная диагноза.

Последняя фраза Сикорски была сказана доверительным тоном, что немало удивило Каммерера, привыкшего, что Рудольф всегда являет собой эталон невозмутимости. И Мака удивило содержание этой фразы — ему и самому хотелось покинуть Саракш. Нет, трудностей он не боялся — наоборот, трудности только раззадоривали молодого землянина, — у Максима временами возникало ощущение, что прогрессоры Земли делают здесь, на этой планете, что-то не то, чего делать не надо, и поэтому результаты их работы слишком часто оказываются не такими, какие ожидались. Каммерер обдумывал, прикидывал, взвешивал, и постепенно у него складывалось твёрдое мнение, вызревшее в глубинах сознания: прогрессорство землян на Саракше надо заканчивать. Он хотел сказать об этом Рудольфу, но промолчал — что-то его удержало.

— А как дела у Льва? — спросил он вместо этого. — Там, на островах?

— Пока всё идет нормально. Он натурализовался — вошёл в среду, — и начал работать. Ему удалось сделать то, что не удавалось никому из его предшественников — Абалкин до сих пор жив, что само по себе немало. Лев молодец, талантливый парень, настоящий прогрессор.