Андрей Васильев - Снисхождение

За дверью послышались шаги — кто‑то шел по коридору и остановился у моей палаты — в тусклом свете ночных ламп, в щели под дверью, была видна тень от ног этого человека.

Я насторожился, сунул руку под подушку и щелкнул там предохранителем пистолета — чтобы слышно не было.

Человек постоял еще секунд сорок и пошел себе дальше. Может, это один из тех двух бойцов, которые со слов Азова должны охранять мое хворое тельце?

Я вообще‑то был уверен, что один из них будет как в кино, сидеть на табуреточке около моей двери и сурово смотреть на проходящих мимо сестричек и пациентов. Но, когда еще днем после посещения туалета, я из любопытства выглянул в коридор, то никого там не увидел. Так сказать — коммунизм. Заходи, кто хочет, убивай меня.

— Вот так с ума и сходят — пробормотал я, поставил оружие на предохранитель, повертелся еще какое‑то время и все‑таки уснул.

Вообще ничего так не затягивает в рутину, как пребывание в режимных учреждениях — от больниц до армии и исправительно — трудовых колоний. В мирной жизни однообразия тоже хватает, но в ней есть возможность вильнуть в сторону от обыденности. Например — сигануть с парашютом или ни с того, ни с сего уехать в город над вольной Невой или даже в Таджикистан за хлопком. Со мной нечто подобное как‑то случилось, между прочим. Нет — нет — не Таджикистан, это даже для меня слишком. А вот в Питер я как‑то усвистел, было мне тогда лет семнадцать. Вообще‑то я пошел в магазин, за маслом, мама попросила. По дороге встретил приятелей, который задумали устроить тест — драйв машине, купленной недавно одним из них, а именно — прокатиться по трассе 'Е-95' до Северной Пальмиры, глянуть на развод мостов, посетить пару пивных заведений и поехать обратно. В машине было еще одно свободное место, и я его занял.

Мама очень была удивлена, когда часа через три я ей сообщил, что здесь, на трассе, масла нет, но, когда я вернусь из Питера, я непременно за ним зайду в наш магазин. Вернулся я только через четыре дня, когда за ним уже сходил батя.

Подобные вещи делают жизнь на воле разнообразнее. А вот в местах, где есть четкий график существования, такое невозможно. Если написано — завтрак в девять утра, то именно в это время, плюс — минус десять минут, тебе дадут тарелку каши, кружку с чаем и два куска хлеба с одним квадратиком росистого масла. И в сторону не вильнешь.

Но и в этом есть свои плюсы — не надо думать, что будет завтра, поскольку завтра будет то же самое, что было сегодня.

Живот болел уже меньше, главврач, который меня осматривал, после того, как меня пропальпировал, выглядел не слишком довольным, что дополнительно убедило меня в том, что дела мои уже неплохи. Это мне выздороветь хочется, а вот ему выгоднее, чтобы я задержался тут подольше. Впрочем — это нормально, тем более, что не похож он на того, кто только о своем кармане думает. Уверен, часть мзды, полученной от Азова, причем большая на нужды больницы пойдет, а не в его карман. Есть такие люди еще, которые за дело радеют, есть, и чем дальше от моего родного города, тем их больше. Уж не знаю, почему так выходит, видимо — в геомагнитных помехах дело. Или еще в чем.

Но это ладно. Так вот и покатился день по заведенному графику. Обход — обед — шарканье тапочек по коридорам — кефир — ужин. Скука — невозможная. Вдобавок у меня телефон сел, а зарядки не оказалось, не оставили мне ее. Я об этом как‑то не подумал, а Азов… Тут можно только гадать — случайно так вышло или нарочно. И раздобыть не у кого — сестры только нос воротили, а болящие хмыкали, мол 'в такой палате лежишь — и зарядки нет? Ну и дурак'. Что до охранников — я их так ни разу и не видел, так что даже послать в близлежащий салон связи было некого. Да и не на что — денег‑то у меня тоже не было. Я тут, блин, себя вообще каким‑то Робинзоном Крузо начал ощущать. Один, невесть где и даже поговорить не с кем.

Впрочем, уже ночью с последним пунктом вышла накладка. Собеседник нарисовался, причем из тех, которых лучше бы и не видеть, и не слышать.

Не знаю — то ли от того, что отоспался я капитально, то ли от постороннего звука — но я проснулся, когда еле слышно скрипнула дверь в палату. Ну, как проснулся — плавно выплыл из сна.

Будь на моем месте какой‑нибудь суперагент — может он успел бы выхватить пистолет из‑под подушки и лихо выпутаться из этой истории. Но — я не он, а потому, даже уже осознавая, что пришли по мою душу, сделать ничего не успел. Ну, разве только сунуть руку под подушку.

Следом скрипнул стул — ночной гость явно не собирался меня убивать вот так сразу. Видимо, хотел перед этим поговорить. В том же, что это не охранник я не сомневался — им то какой смысл на меня спящего глазеть?

— Харитон, вы уже проснулись — мягко прозвучал голос визитера — Веки дрожат и дыхание участилось. Давайте не будем тратить время друг друга.

— Вот почему всегда так — я открыл глаза — Снится роскошная грудастая блондинка, проснешься, — а тут не она. И еще — Ерема, здесь ночью посещения запрещены.

— Не успел к урочному часу — доброжелательно сообщил мне пророк — Не сложилось. Снег, знаете ли, заносы и все такое прочее. Но увидеть вас очень хотелось — вот и пришлось татем в ночи побыть. Как ваше самочувствие? Когда я узнал о том, что случилось, я очень опечалился. Хотя это и предсказуемо — вы едите очень много жирной пищи.

— Ем, грешен — не стал спорить я — Так вкусно же.

— Ножом и вилкой копаем мы себе могилу — назидательно сказал Ерема — Воздержанность в еде продлевает жизнь.

— Все болезни — от нервов — не согласился с ним я — И только срамные от удовольствия. Что ем я жирное, что нет — все одно эта перфорация, или как там её, меня бы тюкнула.

— Ну, тут вопрос спорный — Ерема усмехнулся — Да, вот еще что. Передайте Илье Павловичу, что кадры у него не те, что прежде стали. Что один, что второй — никуда не годятся. Реакции нет, того, что за спиной происходит — не видят. Это серьезное упущение. Вот хорошо, что это я пришел — а если бы нет?

Первое — я остался практически без прикрытия. Второе — судя по всему, убивать он меня не собирается. Хотя мне давно это Зимин говорил, что, мол: 'неспортивно это и им не нужно'

— Они хоть живы? — полюбопытствовал я.

— Разумеется — кивнул Ерема, кладя ногу на ногу — На что мне их жизни?

Я вынул руку из‑под подушки и, охнув, перешел из позиции 'лежа' в позицию 'сидя'. Не потому что поверил ему — я вообще уже никому не верю. Просто лежать смысла не было, что это за беседа — один сидит, другой развалился на кровати, есть в этом что‑то декадентское. Да и курить захотелось невозможно. И самое главное — пусть привыкнет к тому, что снова и снова засовываю руку под подушку. Если что‑то все‑таки пойдет не так — это может сработать.