Брайан Олдисс - Больше чем смерть: Сад времени. Неадертальская планета. На белой полосе

Энн не ответила. Буш подумал было, что ей наскучил этот разговор, заведомо ведущий в никуда. Но вскоре она заговорила:

— Ты сказал как-то, что я «настоящая» — любящая и добрая. Если во мне сидит такая личность, то где именно — в сознании или в подсознании?

— Ну, наверное, эта «сидящая» личность — соединение и того, и другого, если только…

— Сейчас опять втянешь меня в свои рассуждения.

— Уже пытаюсь. — Они взглянули друг на друга — и расхохотались. Буша обуяло веселье. Он обожал споры; а стоило ему оседлать любимого конька в обличье структуры подсознания — и тут уж его нельзя было ни остановить, ни обогнать.

Итак, если им предстояло новое Странствие, то сейчас было самое время в него отправляться, — пока штиль согласия между ними не сменился штормом.

Они упаковали и навьючили на спину ранцы. Потом крепко взялись за руки; не сделай они этого, легко можно было потом оказаться за несколько миллионов лет и сотни миль друг от друга. Затем каждый достал по коробочке ампул КСД — химического состава наподобие наркотика-галлюциногена. Обычно бесцветная, на фоне палеозойского неба жидкость засветилась вдруг зеленоватым огоньком. Энн и Буш открыли ампулы, переглянулись, Энн состроила кислую мину — и оба одним глотком проглотили содержимое.

Буш почувствовал, как жгучая волна пробежала по телу сверху вниз. Эта жидкость была символом гидросферы и воплотила в себе океаны, из которых вышло на сушу все живое; океаны, что циркулируют и посейчас в артериях человека; океаны, что и по сей день регулируют жизнь сухопутного мира, что поставляют пропитание и управляют климатом, а значит, они — кровь и жизнь биосферы.

И биосферой сейчас был сам Буш. Он вобрал в себя весь опыт предыдущих жизней его предков, иные формы жизни, сотни еще сокрытых пока возможностей — одним словом, жизнь и смерть.

Теперь он был подобием великой Системы мира. Только в таком состоянии можно уловить мгновенное колебание, волну, посылаемую Солнечной Системой. А эта Система — капля в море космических течений, что не имеет границ ни во времени, ни в пространстве. И эта банальнейшая истина стала сюрпризом для человека только потому, что он сам отгородился от нее — точно так же, как ионосфера прикрыла его своим щитом от радиоактивных излучений. Таким щитом и оказалась концепция мимолетного времени. Она «помогла» человеку создать вполне удобоваримую картину Вселенной; и вот сейчас люди с изумлением открывают для себя не только бесконечную протяженность ее, но и длительность. Длительность — вселенское Время — мы для своего удобства поделили на жалкие отрезки, с горем пополам впихнули в песочные часы, ходики, будильники, хронометры, и из поколения в поколение переходило искаженное восприятие времени. Так прошли тысячелетия, пока Уинлок и его единомышленники не сделали попытку раскрыть глаза человечеству.

Но, с другой стороны, было даже необходимо, чтобы истина какое-то время оставалась сокрытой. В противном случае человек и по сей день не поднялся бы выше животного, бродил бы в стаде себе подобных по берегам немых безымянных морей. Это если верить теории.

Теперь пелена с сознания спала. Мозг освободился от смирительной рубашки и со свежими силами бросился в атаку на все и вся, круша и уничтожая, что ни попадется.

Странствие Духа протекало считанные секунды. Со стороны это даже казалось совсем пустяковым делом, хотя этому «делу» предшествовали месяцы, а иногда годы тяжелых тренировок. Черты девонийского пейзажа стали вдруг размыты и смазаны, вот они совсем перестали различаться, спрессовавшись в нечто, похожее на подвижный костяк времени. Буш рассмеялся было, но не вырвалось ни единого звука, ибо почти все физические составляющие человека исчезали на время Странствия. Однако чувство направления оставалось. Сейчас Странники ощущали себя пловцами, борющимися с течением. Так всегда бывает, когда Странствуешь в направлении своего «настоящего». Скатиться по склону в далекое прошлое сравнительно легко; но неопытные и неосторожные, случалось, погибали от удушья на этом пути. Рождающемуся младенцу, наверное, тоже приходится выбирать: либо мучительно прорываться вперед, к свету, либо по проторенной дорожке вернуться назад — и навеки остаться в небытии.

Буш не знал, долго ли длилась эта борьба с течением. Находясь в странном, слегка отстраненном гипнотическом состоянии, он лишь ощущал подле себя огромный сгусток Чего-то, реально существующего; и это Что-то было так же сродни Всевышнему, как и Земле.

Теперь он недвижно парил, а под ним бурлящим потоком проносились эпохи, тысячелетия. Вскоре он — впервые за долгое время — почувствовал присутствие рядом постороннего существа; и вот уже он и Энн стояли на твердой земле, окруженные буйной темно-зеленой растительностью. Их окружал привычный юрский лес.

Буш, по правде говоря, юрский период всегда недолюбливал. Слишком уж здесь было жарко, влажно и облачно; все слишком напоминало один невыносимо длинный и мрачный день его детства. Тогда, в наказание за какую-то невинную проделку, мать на весь день заперла его в саду. В тот день тоже парило немилосердно, и низкие свинцовые облака своей тяжестью, казалось, все пригибали к земле.

Буш и Энн материализовались в юре у подножия мертвого дерева. Оно совсем оголилось, и его гладкие в солнечных бликах ветки-ручищи будто нарочно поблескивали в укоризну Энн. Буш, казалось, только и заметил, с какой грязнулей он связался. Теперь он сам себе дивился: Бог знает сколько слоев грязи не меняют его чувств к ней.

Ни словом не обмолвившись, оба направились туда, куда несли ноги. Пока они не могли узнать ничего о своем место- и времянахождении; но подсознанию все было известно, и вскоре оно должно было «выйти на связь». В конце концов, оно же забросило их сюда — и, похоже, из своих собственных соображений.

Забросило их, как оказалось, на холмы, предваряющие горы и сплошь заросшие древним непричесанным лесом. Вершины гор таяли в облаках. Ни ветерка, ни звука; даже листья в кронах деревьев уснули под действием здешней дремотной тишины.

— Надо бы спуститься в долину, — заговорил Буш. — У меня там друзья — старина Борроу с женой.

— Они тут надолго осели?

— Не знаю, они содержат магазинчик. Роджер Борроу был когда-то художником — в молодости. И жена у него приятная.

— А мне они понравятся?

— Н-не думаю.

Буш зашагал вниз по склону. Он сам не знал как следует, что чувствует к Энн, и потому боялся, как бы ее знакомство с Роджером и Вер не подвело прочный фундамент под нежелательные отношения.