Эдгар Берроуз - Люди из забытого времени

Пока мясо жарилось на огне, Эйджер и я вновь задумали поговорить. Но разговор, сопровождаемый жестами и непонятными звуками, проходил не очень успешно. Затем Эйджер принялась за свой прежний замысел — научить меня своему языку. Она начала, как я понял позже, с простейших форм речи, известных в Каспаке и употребляемых даже людьми Хо-лу. Я нашел язык не слишком трудным, тем более что моя учительница действовала весьма успешно, хотя моим языком не владела, чем продемонстрировала, что ее умственный уровень весьма высок.

После еды я добавил хворосту в костер, так как считал, что огонь перед нашей баррикадой является лучшей защитой от хищников. Затем мы с Эйджер сели у костра и продолжили урок, в то время как снаружи доносились звуки каспакианской ночи — стоны, кашель и рев тигров, пантер и львов, лай и унылый вой волков, шакалов, писк и пронзительные крики пойманных жертв и шипение огромных ящеров; только человеческих голосов не было слышно.

Хотя звуки ужасного хора, доносившиеся с разных сторон, раздавались то издали, то совсем рядом, временами достигая такой силы, что вздрагивала земля, я был так поглощен уроком и учительницей, что оставался глух к тому, что в другое время наполнило бы меня трепетом. Лицо и голос прекрасной девушки, которая нетерпеливо наклонялась ко мне, стараясь объяснить значение какого-нибудь слова или исправить мое произношение, полностью поглотили мое внимание. Ее оживленное лицо сияло, глаза блестели, движения ее жестикулирующих рук были грациозны. Боюсь, что я больше любовался красотой этой прекрасной дикарки, чем усваивал знания; и тем не менее я много усвоил за этот вечер, несмотря на то, что часть мною изучаемого совершенно неизвестна в новых языках.

Эйджер стремилась, чтобы я начал говорить на ее языке как можно скорее. А я подумал, что в этом ее желании сказывалась известная женская особенность, возникшая с первой женщиной на земле, — любопытство. Эйджер хотела, чтобы я заговорил на ее языке и удовлетворил ее любопытство, касавшееся меня и обстоятельств ее спасения от пантеры и первобытных людей; в этом я был уверен. Это был маленький дикарский вопросительный знак. Ей не давали покоя многочисленные вопросы, на которые она не могла получить ответов, пока я не научусь говорить на ее языке. Ее глаза возбужденно сверкали, руки жестикулировали, маленький язычок не останавливался ни на минуту, но все это было без пользы. Я мог сказать: «человек», «дерево», «скала», «лев» и несколько других слов на чистейшем каспакианском языке, но мой словарь был еще мал, его не хватало для сколько-нибудь непосредственного общения и разговора. В результате Эйджер была так раздражена, что начала бить меня в грудь своими маленькими ладошками так сильно, как только могла. Затем она засмеялась, когда поняла весь юмор моего положения.

Она постаралась объяснить мне значение нескольких глаголов, проделывая те действия, которые означало изучаемое слово. Мы были поглощены своим занятием настолько, что не обращали внимание на происходившее вне нашей пещеры, когда внезапно она остановилась и крикнула:

— Казор!

В этот момент она старалась объяснить мне, что означает «стой». Поэтому когда она вскрикнула: «казор!» и остановилась, я на мгновение подумал, что это входит в урок, в этот миг я забыл, что «казор» означает «берегись!». Я повторил за ней это слово. Но когда я увидел выражение ее глаз, устремившихся на что-то позади меня, увидел, как она указывает на вход в пещеру, я быстро повернулся и увидел отвратительную морду в маленьком проходе, ведущем из нашего убежища в ночь. Это была свирепая рычащая морда гигантского медведя. Мне приходилось охотиться даже на серебристых медведей в Белых Горах Аризоны, но при взгляде на голову этого монстра я рассудил, что даже самый большой гризли, которого мне приходилось видеть, уступает ему в размерах.

Костер пылал у входа в пещеру, дым пробивался сквозь щели баррикады, сложенной мной таким образом, что она шла изгибом, начинавшимся внутри пещеры и кончавшимся почти у основания скал. Щели, через которые мы могли бы выбраться наружу, были заделаны осколками скал, но не вплотную; однако никакое крупное животное не могло пробраться через них внутрь. Я все же надеялся больше на огонь, понимая, что ни один из ужасных ночных хищников не осмелится приблизиться к костру. В этом, видно, я ошибся, так как нос огромного медведя был на расстоянии всего лишь фута от пламени, которое слабо горело: я, увлеченный уроком и учительницей, не позаботился вовремя подбросить хворосту.

Эйджер выхватила свой бесполезный маленький нож и указала на ружье. В то же время она что-то сказала совершенно ровным голосом, в котором не было и следа нервозности, страха или паники. Я понял, что она просит выстрелить в зверя, но я хотел оставить это на самый крайний случай, так как был уверен, что даже тяжелая пуля только разъярит животное, которое ворвется в нашу пещеру.

Я схватил охапку хвороста и бросил ее в костер. Дым и пламя охватили морду зверя. Он повернул назад, яростно рыча. Однако я продолжал видеть две угрожающие огненные точки в темноте ночи и слышать разъяренное рычание. Некоторое время медведь выжидал у входа в наше непрочное убежище, а я напрягал мозг в поисках спасения. Я хорошо понимал, что если зверь попытается вновь войти, то камни, из которых я устроил загородку, не выдержат его могучего напора и упадут, как карточный домик, и зверь окажется прямо против нас.

Эйджер, хуже меня сведущая в эффективности стрельбы из ружья и поэтому больше верившая в него, умоляла застрелить медведя. Но я знал, что шансы остановить его первым выстрелом невелики, в то время как я легко мог еще больше разъярить зверя. Поэтому я выжидал, казалось, целую вечность, глядя на эти два адских огня, следивших за нами, слушая это грозное рычание, потрясавшее недра земли, подобно землетрясению, и качавшее даже скалы, внутри которых мы укрылись. Наконец я увидел, что зверь вновь появился в расщелине. Это вынудило меня подбрасывать еще дров в костер, пока мы с Эйджер не почувствовали, что рискуем сами изжариться. А могучая разрушительная махина все стояла у входа в пещеру, обнажая в зевке свои страшные клыки. Еще мгновение медведь оставался там, затем его голова исчезла. Я подумал, что мы спасены: медведь утратил к нам интерес и отправился на поиски более доступной добычи. Огонь оказался для него слишком сильным противником.

Но моя радость оказалась преждевременной, а сердце сильно забилось, когда чуть позже я увидел огромную лапу, неожиданно появившуюся в щели, размером в окружности с добрую кастрюлю. Очень деликатно лапа поиграла огромным камнем, загораживающим вход в пещеру, затем осторожно отодвинула его в сторону. Снова появилась голова, на этот раз гораздо ближе к нам, но широкие плечи все еще не протискивались в отверстие. Эйджер тесно прижалась ко мне, и я ощутил дрожь ее тела, но в ней не было признаков страха. Невольно я обнял ее руками и еще теснее прижал к себе. Это был скорее жест успокоения, чем ласки, хотя должен сознаться, что даже перед лицом смерти я ощутил глубокое волнение от ее прикосновения. Затем я отпустил Эйджер и прижал к плечу ружье: я пришел к выводу, что ждать больше нечего. Моя единственная надежда заключалась в том, чтобы сделать как можно больше выстрелов, прежде чем зверь окажется совсем рядом. В это время зверь отбросил второй обломок и попытался протиснуться всем своим массивным туловищем.