Борис Фрадкин - Настойка из тундровой серебрянки (сборник рассказов)

Неприн сделал нетерпеливое движение. То, о чём говорил сейчас Лагно, показалось ему неуместным. Прошлое, воскреснув, заставляло его страдать, ни о чём другом думать сейчас Неприн не мог. Лучше, если бы Лагно ушёл, оставил его одного.

— Марс принято считать безводной пустыней. — От волнения у Лагно порозовели не только щёки, но и шея, и выбритая голова. — Пустыня! И этим сейчас пугают тех, кто собирается обживать его. А в действительности на Марсе воды сколько угодно: моря! океаны! И её вовсе не придётся доставлять с Земли за восемьдесят миллионов километров.

Неприн нахмурился.

— Но я же гидравлик, — раздражённо повысил он голос, — какое мне дело до вашего Марса и до вашей теории расширяющейся Земли?

— Вы прежде всего учёный, Игнат Васильевич, и мы оба с вами трудимся для блага людского. Слушайте же, что помогли вы и ваша замечательная подруга Аня понять мне: каналы Марса — это гигантские разломы, возникшие в результате постоянного расширения планеты. И туда, в эти трещины, ушла вода с поверхности, как со временем уйдёт она и на Земле. Земля и Марс — космические близнецы. Всё, что уже совершилось на Марсе, только начинается на нашей планете.

— Да разве вам приходилось видеть на Земле такие трещины?

— А как же, Игнат Васильевич! Взять хотя бы трещину Чья, рассекающую Исландскую впадину. Или трещину Гобийского Алтая в 250 километров длиной. Но обе они — самые свежие раны на теле нашей Земли. В ядре не прекращается работа неведомых нам тектонических сил, которые медленно, но неустанно раздвигают сковывающий их панцирь. Панцирь то тут, то там лопается. Через трещины выплёскиваются расплавленные массы, на краях возникают гигантские обвалы, образуя горные массивы, хребты, кряжи. Вулканическая деятельность и обвалы прикрыли трещины, подобно тому как сгусток крови затягивает рану на теле человека. Но ненадолго. Расширение не прекращается ни на минуту. Со временем вода и ветер сравняют горные вершины, и на ровном теле планеты откроются нашим глазам невиданные по величине разломы и пропасти…

Неприн снова поставил термос на стол. Он слушал всё внимательнее.

— До сих пор теория расширения и каналы Марса представляли для меня несоизмеримые, далёкие друг от друга понятия, — Лагно положил ладонь на руку Неприна. — Но вот термос из рюкзака вашей Ани перекинул мост от одного к другому. Суть каналов Марса — для меня теперь не гипотеза, а аксиома. Под горными вершинами, и под Уральским хребтом в частности, проходят трещины, прикрытые гранитными сводами. Человечество затрачивает колоссальные усилия на рытьё шахт, чтобы извлечь скудные руды, в то время как под нашими ногами простёрлись необозримые естественные штольни, созданные самой природой. Приходи, бери готовое, легко доступное, и столько, сколько пожелаешь. А в каналах Марса? Кто знает, какие несметные богатства обнаружим мы в недрах этой загадочной планеты!..

Лагно увлёкся.

— Постойте-ка, — нетерпеливым жестом остановил Неприн рассуждения астрофизика, — да ведь перед спуском в Рмонг-Тау я налил в термос какао. Если бы он и выпал из рюкзака Ани, то непременно пошёл бы ко дну.

Лагно почувствовал себя так, словно его окатили ледяной водой. Казалось, ещё мгновение — и рухнет только что воздвигнутое им здание:

Он откинулся на стуле, чтобы собраться с мыслями.

— И всё-таки мы нашли его в Кулымской пещере, — сказал он. — Термос перед нами. И он пуст.

— Пуст?

Неприн взял термос со стола, поставил на колени и попытался отвинтить крышку. Но, видно, коррозия в резьбе и осадки из воды крепко прихватили её. Неприну пришлось сходить за плоскогубцами. Он принялся разрывать тонкий металл, и руки плохо слушались его.

Да, предчувствие не обмануло его: в термосе что-то было. Перевернув баллон над столом, Неприн вытряс несколько пожелтевших от времени листков бумаги.

Лагно придвинулся к Неприну и вместе с ним начал читать.

“…До последней минуты не теряла надежды выбраться наверх, — писала Аня. — Но вот пошли шестые сутки, а воде и гротам нет конца. Рюкзак бросила, надеялась выбраться быстро, а теперь осталась без пищи. Невыносимо болит рука. Слабею. И самое страшное — садится аккумулятор…”

“…Никак не решусь доверить термос потоку. Вокруг меня что-то странное и необъяснимое. Ничего похожего на те пещеры, в которых мы бывали с Игнатом. Потолок уходит всё выше. Стены рассечены каньонами. На одном из сбросов обнаружила каменный уголь. А сейчас сижу на плитах из какого-то серебристого металла. Противное безразличие. Двигаюсь по инерции…”

“…Надо мною шумит ветер, и у моих ног плещется настоящее море. А каменные своды так высоко, что я их не могу разглядеть…”

“…Лампочка чуть теплится, скоро совсем погаснет. Идти больше не могу. Очень страшно умирать в темноте. Так хочется ещё разок взглянуть на солнышко. Игнатушка, где же ты? Я жду тебя, Игнат!..”

“…Пишу на ощупь. Тьма… Игнат, прощай. Не забывай свою невезучую Анюту…”

Это был последний листок, вырванный из записной книжки. Строчки в нём то набегали одна на другую, то уходили вверх и вниз.

Неприн застонал, грохнул кулаком по столу. Вскочив, он заходил по лаборатории. Лагно не решался поднять на него глаза, будто частица вины за гибель Ани была и на его, Лагно, совести.

— Игнат Васильевич, — заговорил Лагно, — завтра я буду в Москве и тотчас займусь подготовкой экспедиции на Рмонг-Тау. Вас вызову телеграммой.

Он не видел лица Неприна, но знал, что тот согласен.

Выйдя из института на ночную улицу, Лагно привычно разыскал в небе багровую звёздочку: Марс! Марс… Сколько веков ты привлекаешь к себе людские взоры, и как страстно рвутся к тебе дети Земли! А знаешь ли ты, какой ценой постигнута одна из твоих тайн?

Лагно представил себе девушку в истерзанной одежде, одиноко бредущую среди непроглядного мрака. Она первой увидела то, о чём ещё не догадывались люди и что им только чудилось. Видела, но рассказать не смогла.

Нет, смогла. Рассказала!

1967

Вежливый стук в дверь. Я отрываюсь от книги, встаю и на цыпочках, чтобы не разбудить спящую мать, пересекаю комнату. За дверью — дядя Костя, наш квартирант.

— Виталий, — шепчет дядя Костя, — пойдём ко мне.

Я с сожалением поглядываю на книгу, раскрытую на самом интересном месте. Четверть второго ночи. Дядя Костя чем-то взволнован, нервно потирает руки, переступает с ноги на ногу. Обычно он ложится спать с курами и поднимается с петухами.

Я осторожно прикрываю за собой дверь.