Николай Гацунаев - Звездный скиталец

— Вниз! — приказал Симмонс. Наверное, он что-то не учел: слишком сильно ударились о землю босые ступни. А может быть, виною тому была темнота? Симмонс не удержал равновесия и ткнулся задом в мокрый песок.

— Ты где, Эрнст? — донесся со стороны домика испуганный голос Эльсиноры. Тонкая фигурка в длинной, до пят, ночной рубашке смутно белела в темном дверном проеме.

— Здесь! — откликнулся он.

— Что ты там делаешь?

— Колдую! — торжествующе крикнул он, встал и направился к ней, отряхивая на ходу ягодицы.

— Не болтай! — сонно проворчала она. — Хотя… Этот ливень, гроза… И на небе ни облачка… Где ты пропадал?

Теперь, когда она была рядом, он увидел выражение ее лица — удивленное и испуганное.

— Там! — с нотками злорадства в голосе сообщил он и указал пальцем в небо. — Не воображай, что тебе одной это дано!

— Не разыгрывай меня, Эрнст, — попросила она. — Мне не по себе от твоих шуток.

— Ладно. Сейчас я тебя успокою, — пообещал он. — Ты когда-нибудь слышала «Чели ирок»?

— А что это такое?

— Мелодия. Древняя и очень красивая. Хочешь послушать.

— У тебя с собой запись?

— Нет, — усмехнулся он. — Запись нам ни к чему.

Он поднял лицо к звездам, дирижерским жестом вскинул вверх руки, взмахнул ими, и над морем, над ночным пустынным плато зазвучала плавная, медленная мелодия. Най пел тоскующим человеческим голосом. Пел без слов об изнывающих от жажды пустынях, безымянных могилах вдоль караванных путей, о цветущих оазисах по берегам стремительных рек, о луноликих красавицах, о дальних сказочных странах…

Вначале негромкая, мелодия ширилась, гремела все громче и величественнее. Казалось, пели земля и небо, море и ночь. В дюжине километров от того места, где стояли Симмонс и Эльсинора, караванщики, испуганно подгоняя друг друга, снялись с ночевки и, нахлестывая недовольно ревущих верблюдов, тронулись в путь, торопясь подобру-поздорову убраться из заколдованных поющих песков пустыни Сам.

Взмыл в небо, затерялся в мерцании звезд последний, печальный аккорд. Мелодия смолкла. И в наступившей тишине Эльсинора робко тронула Симмонса за плечо.

— Ты… — Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно видела его впервые. — Что с тобой произошло? Кто ты?

— Твой муж! — весело расхохотался он. — Надеюсь, ты не подашь на развод из-за этого концерта? Или тебе не по душе восточная музыка?

— Перестань, Эрнст! — Она умоляюще схватила его за руку. — Ведь если ты…

— Что «если я»? — перебил он, веселясь от души, но Эльсинора уже взяла себя в руки.

— Ничего. Мне холодно. Эрнст. Пойдем в домик.

Веселье как рукой сняло. Он пристально посмотрел ей в глаза и молча наклонил голову.

— Пойдем.

Они вошли в палатку и, не сговариваясь, сели за стол друг против друга. Симмонс нагнулся, включил калорифер и опять пристально взглянул на жену. Та сидела, опустив глаза и думая о чем-то своем.

— Не обижайся на меня. — Он потянулся через стол и ласково похлопал ее по руке. — Я вел себя, как последний идиот.

— Какое это теперь имеет значение?

— «Теперь»? — переспросил он.

— Да перестань ты наконец! — взорвалась она. — Это бесчеловечно!

— Что бесчеловечно? — искренне изумился он. — О чем ты, Люси?

— Я знаю, наблюдателей контролируют. Им устраивают проверки…

— Что ты несешь?

— …но зачем нужно было морочить мне голову столько времени? Зачем надо было разыгрывать весь этот фарс с любовью? — Она фыркнула. — Любовь! У вас это здорово получилось, Эрнст, или как вас там на самом деле зовут?

— Да ты о чем? — медленно произнося каждое слово, спросил он.

— Ну так знайте: для вашего поведения есть очень конкретный термин. Подлость — вот, как это называется.

— Люси… — Он встал и зачем-то отошел к противоположной отене. — У меня страшно чешутся руки, Люси…

— У вас экзема? — свирепо поинтересовалась она.

— У меня чешутся руки отхлестать тебя по щекам, Люси!

— Что?! — Она даже привстала от изумления, но тотчас опустилась обратно. — Так что же вы медлите? Вы, ничтожество!

— Встань, Люси! — приказал он.

— И не подумаю!

«Встань — повторил он мысленно. — Подойди и обними меня» — «Ни за что!» — «Встань. Плевать я хотел на весь твой собачий бред. Я люблю тебя. Иди, обними меня и поцелуй». «Нет!!!» — «Встань И не делай вид, будто меня не любишь. Уж кого-кого, а тебя-то я знаю. Иди ко мне». — «Нет… И не смейте мне приказывать. Вы…» — «Я твой муж. Перед богом и людьми. Слышишь? Я люблю тебя. Не знаю, зачем ты затеяла всю эту чертову кутерьму, но если для того, чтобы убедить меня в том, что ты меня не любишь, — то зря стараешься. Встань!»

Она медленно поднялась из-за стола.

«Иди ко мне!»

Она изо всех сил зажмурила глаза и сделала шаг в его сторону — сомнамбула в белой, ниспадающей до самого пола рубашке.

«Иди ко мне, любимая!»

Она сделала еще шаг, еще… И со стоном бросилась ему на шею.

— Милый! — Она целовала его глаза, нос, щеки, замирала, припав к губам, и снова начинала осыпать поцелуями. — Любимый… Родной… Желанный…

Слезы струились по ее щекам.

— Успокойся. — Он бережно поднял ее на руки, сел. Опустил к себе на колени. — Не надо мне ничего объяснять. Просто успокойся и все. Я понимаю, тебе нелегко со мной. Если тебе не по силам оставаться со мной до конца, — не надо. Не оставайся. Теперь я уже не смалодушничаю, Люси. Можешь мне поверить. Ты сделала меня совсем другим человеком. Сильным, всемогущим; бесстрашным… Я и не подозревал, что могу быть таким. Сегодня я снял силовое поле. Взлетел к звездам. Накликал дождь я грозу. Завтра…

— Остановись! — Она подняла на него опухшие от слез глаза. Пристально вгляделась в зрачки. Встряхнула головой, зажмурилась. — То, что ты говоришь, — правда?

— Конечно. Ты же читаешь мысли, зачем спрашивать?

— Читала! — Она покачала головой. — В том-то и дело. А теперь не могу.

— Как не можешь? — удивился он.

— А вот так. — Она пожала плечами. — Натыкаюсь, как на глухую стену.

— Смеешься?

— Если бы! — Эльсинора вздохнула и вытерла слезы подолом рубашки. — Скажи, когда ты впервые это почувствовал?

— Что «это»?

— Собственное всемогущесгво, как ты выразился.

— Часа два назад, а что?

— И прежде никогда?

— Никогда.

— И ты в самом деле не имеешь отношения к будущему?

— До двадцать третьего века — имею. Дальше не пробовал.

— И не пробуй. Это бесполезно. Все заблокировано. Только по специальным разрешениям и то в сопровождении Наблюдателя.

— Буду знать. Хотя на черта мне это нужно?