Егор Фомин - Лестинца

Сначала он накормил и напоил их. В этом диком лесу он нашел зверя и ручей. Разжег костер, и они согрелись. Согрелись по-настоящему. Сейчас не было шансов дойти. Они потеряли свои вещи и припасы, сохранив лишь оружие. Два меча, топор, лук и нож. Но они были вместе.

Ригг вновь занялся ногой Итернира. Промыл, хотя тот выл от боли. И прижег, хотя тот кричал, так, что расступались деревья. Потом присыпал рану порошком трав и втер какую-то мазь, приговаривая наговор. И боль отступила. И теперь Итернир сидел, положив рядом вновь сработанный Крыном костыль.

Трещали ветки в костре, бросая в ночь неба дымные искры. Плясало отблесками пламя на лицах. Принц поддался забытью истощения, едва коснулся земли, Крын провалился в безмятежный сон. И теперь широко лежал, разбросав могучие исцарапанные руки в рукавах изорванной рубахи.

— Может быть, она права? — спросил у огня Ригг.

— Может быть, — качнул головой Итернир, ответив пламени костра, — но все мы когда-нибудь умрем. Что с этим поделать?

— Но тогда, может быть, она права? — еще раз спросил Ригг, — и ничто не стоит наших сил?

Итернир молчал.

— Скажи, — просил Ригг, ему было грустно смотреть, как огонь гложет обугленные ветки, — может, не стоит идти вверх? Зачем?

— Зачем же все это? — продолжал он, так и не услышав ответа Итернира, — вернуться. Проводить маму… встретить свою старость? Почему же ты молчишь?.. Может быть, все зря?

— Нет, — тяжело качнул головой Итернир, — она не права…

Потом заснул и он, а Ригг все сидел у костра и глядел в огонь. И когда на границе света и тьмы выросла молчаливо-безразличная изможденная голодом и жаждой фигура Ланса, он не удивился, он слышал его гораздо раньше. И знал, что воин сознательно предупреждает. Просит разрешения подойти. Ригг только поднял от огня глаза и долгим взором погрузился в безразличие глаз ветерана. Они ничего не сказали друг другу. Ланс подошел и сел к огню, все так сжимая в руках копье.

А Ригг спокойно уснул. И на утро, в ответ на удивленный восклицание Итернира, обнаружившего рядом Ланса, Ригг ответил за него:

— Воин не может умереть во сне.

Огромный пустой зал. Высокие стрельчатые окна. В торцевой части зала невысокий помост. Играет прямо на досках помоста маленький мальчик. Играет новой игрушкой. Ползает по полу, тихо что-то себе бормочет под нос. Маленький плащик до пояса, густо-зеленого цвета спутывает движения.

Это интересная игрушка. Если смотреть снизу, то она — тоненькая лестница, длинная-длинная. А если смотреть сверху, то она — большие площадки соединенные тоненькой лестницей. На площадках растет трава, деревья. А еще если положить ладошку на площадку, то можно почувствовать, что она теплая. Маленькая забавная лесенка.

— Скажи, братик, — звонко зовет он человека, сидящего подле на краю помоста, — а зачем ты их делаешь?

Человек закутан до пят в плотный плащ, цвета ночи, густые волосы, спускающиеся до плеч, схвачены серебряным обручем такой же обруч, но гораздо тоньше красуется среди выбившихся прядей мальчика.

— Игрушки? — поднимает бровь человек, нежно и ласково.

— Ага, — кивает мальчик, — всякие эти забавные игрушки. Они зачем?

Человек задумчиво глядит перед собой.

— Братья говорят все это для смертных, а раз так, то — зря, звенит голос мальчика, — зачем? Скажи. Смертные они же все равно смертные. Ведь так? Только не говори непонятно!

— Я хочу, — тяжело отвечает в пустоту человек, — чтобы они поняли.

— Что? — перебирается мальчик к нему на колени, — что поняли?

— Хоть что-нибудь поняли, — грустно и тихо отвечает человек.

Мальчик затихает, устраиваясь поудобнее. Взор человека затуманен раздумьями.

— Ну, — стряхивает он тяжелую пелену, веселея, — как там Герка?

— Герка женится к четвертому дню, — вздыхает мальчик, — ему можно — он уже большой. Мы теперь постоянно на полигонах. Я сегодня играл в Синем мире, мы всегда там вместе, я нашел, что, если долго идти в Жарком мире к солнцу, то попадешь в Синий. Но он так и не пришел.

— Он смертен, — спокойно отвечает человек.

— Но почему я еще не вырос? — почти вскрикивает мальчик, сколько я еще буду маленьким?

— Долго… — пристально смотрит в глаза человек и на дне его темно-синих, почти черных глаз блестит радость, — еще долго но это хорошо. Очень хорошо, что ты взрослеешь дольше смертных и дольше своих братьев.

— Почему? — удивлением и обидой горят серо-зеленые глаза мальчика.

— Ты дольше будешь видеть… — отвечает человек и в зале снова становится пусто и одиноко.

Мальчик немного сидит, думает, наморщив лоб, вслушивается в пыльную тишину, потом взмахивает рукой и снова начинает играть. Один.

Земля осталась внизу в разрывах облаков. Облаков, ставших далекими. Сквозь белесую пелену была видна далекая земля. Она уже не просто отдалилась, она выгибалась краем горизонта вверх, словно огромная чаша. И все внизу стало совсем незначительным и нереальным. Лишь грязно-светлое пятно столицы еще можно было отыскать далеко внизу, остальные же селения растворились среди горошин лесов и полей.

Остались внизу и три дня, проведенные в диком лесу. Проведенные, чтобы они смогли идти дальше. Чтобы восстановить силы, отнятые иллюзией. Нога Итернира пошла на поправку. Ригг каждый день подолгу возился с ней, и к исходу третьего дня она уже подсохла и не так болела.

Перед встречей с богами все выстирали обветшавшую одежду и все, кроме принца и Крына побрились.

Они больше не ходили в призрачный сад, как бы не хотелось этого. Исцарапанные, в разодранной одежде, они прошли по лесу, оставляя клочья силы на черных колючках, но не вернулись в иллюзию.

Хуже всего было то, что они потеряли все снаряжение и запасы. И так и не нашли их потом, хотя и искали. Крын с Риггом, конечно умудрились сделать мешки для еды и воды из шкурок маленьких зверьков, что бил Ригг, но плащи и одежда были утеряны. И они с ужасом ожидали холода переходов между ступенями.

И тот не замедлил явиться. Не было ветра. И не было снега. Воздух был сухой и прозрачный. И от этого было еще хуже. Кожа моментально высохла и потрескалась. Корка на спекшихся губах то и дело надламывалась, и на языке чувствовалась кровь.

Во рту пересохло, и силы уходили с каждым выдохом. Тяжелее всего приходилось Итерниру, ковыляющему на одной ноге. Ступени становились все уже и круче, и он боялся, что костыль скользнет по гладкому камню Лестницы, и он рухнет вниз, увлекая за собой привязанных к нему спутников.

Шли медленно, стремительно уставая, а Лестница все сужалась.