Александр Сальников - Пчёлы

Эдвард вдруг поймал себя на мысли, что думает о плазмозаменителе, как о крови, а о себе, как об убийце. Что впервые с сотворения мира трутень убил пчелу. Что где-то внутри уважение к погибшему смешивается с чувством вины.

— Он встал на твоем пути к счастью, Эдмон, — в дрему прокрался голос аббата. — Такова цена.

— Я введу в навигатор аэрокара ноли. Это будет его последний полет. Красивый. Как у падающей звезды.

— Дань пчелиному мужеству? Я в тебе не ошибся.

Голос старика угас, и Эдвард окончательно погрузился во мрак.

Первое, что он почувствовал, были мягкие губы Хлои. Его Хлои.

— Я никогда не думала, что воздух может быть таким, — Хлоя замешкалась, подбирая нужное слово.

— Вкусным? — Эдвард отломил от апельсина дольку и положил ей в рот. Хлоя кивнула.

Эдвард потянулся, набрал полные легкие терпкого, крепко насыщенного имбирем и корицей воздуха и улыбнулся. Теплый бриз обдувал обнаженное тело Хлои, и оттого соски ее напряглись и выглядели теперь сладкими коричневыми ягодами дикой вишни. Эдвард с трудом оторвал взгляд от ее груди и заглянул в подернутые пеленой глаза.

— Иди ко мне, — позвал он, чувствуя, как снова просыпается желание.

Хлоя томно поднялась с кресла-качалки и прижалась к Эдварду. Ее губы пахли цитрусом.

Он взял ее на руки, опустил на дощатый пол террасы и лег сверху. Она обхватила его ногами и притянула к себе.

Член Большого Совета от медицины доктор Эдвард Мартигон откинулся в кресле и потер переносицу.

— Прекратить трансляцию, — негромкий приказ стер с экрана картинку переплетенных в экстазе тел. — Вызов Председателя Совета, — тихо произнес доктор и приосанился.

Заставка набора сменилась изображением кабинета, обставленного массивной дубовой мебелью. Из динамиков послышалось благозвучие струнно-смычковых и клавикорда. В него органично вплеталось женское бель канто. Мартигон узнал ариозо Франчески из оперы «Добродетель против любви» Алессандро Скарлатти.

Бывший старший помощник капитана Скворцова сидел за широким столом. Глаза его были прикрыты. Кончики пальцев барабанили в такт по полированной столешнице.

Мартигон деликатно дождался окончания коды и начал:

— Господин Председатель, скрещивание входит в заключительную фазу. Вероятность семьдесят, семьдесят два процента. Если повысить концентрацию эндорфинов и афродизиаков на треть, то показатели могут достичь…

— Не стоит, — не поднимая век, перебил тот. — Вам ли не знать, что ребенок, рожденный в любви, имеет куда больше шансов стать гением. Безо всякой вашей химии.

Мартигон скривился, но возражать не стал. Неожиданно в правом верхнем углу экрана замигал сигнал вызова по второй линии.

— У меня есть для вас подарок, — продолжил доктор, пытаясь не обращать внимания на навязчивый маячок. — Я провел анализ предрасположенности. У мальчика будут великолепные слуховые данные, у девочки — вокальные.

— Это чудесно, — расплылся в улыбке Председатель. — Прекрасная работа, доктор Мартигон. Вы как всегда на высоте.

Доктор скромно промолчал.

Председатель прервал сеанс, не прощаясь.

Мартигон сжал зубы и зло ткнул пальцем в сенсорную панель.

— Я требую свой микролибер и три комплекта чипов! — Гортуа Эль-Рефэйр выдохнул в камеру дым.

— Здравствуй, Гортуа, — устало сказал Мартигон.

— Здоровья вы мне уже отвалили, — не вынимая трубки изо рта, процедил философ. — Где мой микролибер?

— Я держу слово. К вечеру тебе привезут все, что нужно, — Эдвард Мартигон задумчиво теребил кончик уса. Медленно поднял голову и уколол взглядом собеседника. — Скажи мне, Гортуа, как такой бунтарь, как ты, на старости лет умудрился стать Иудой?

— Иудой? — криво усмехнулся Эль-Рефэйр. — Ты ошибаешься, Эдвард. Я стал пчелой.