Ованес Азнаурян - Иоганн Буш

— Что же тебе рассказать, Берг? Ты спишь? Ну, спи, псина, я все равно тебе буду рассказывать, потому что мне надо кому-нибудь что-то рассказать…

А, может, тебе пригласить девочку? Нет, ты слишком пьяный и слишком старый для таких развлечений (неужели?). Честное слово, это так. Так что лучше я на самом деле расскажу Бергу что-нибудь из того, что он не знает. Ну, давай, не ленись, сказал он себе, и не думай о девочках, старый пьянчужка!..

— Осень только начиналась, Берг, и деревья только начинали желтеть, и эта осень уже не была студенческой. Студенческая жизнь кончилась два года назад летом, и теперь была только осень. Нам всем было 25 лет, и мы все еще были вместе, а вместе мы были еще со школы, и наша школа считалась самой лучшей и престижной в городе. Итак, Берг, той осенью (а это была осень 1973 года), мы все еще были вместе — Генрих Лейдеман, Питер Гашке и я. Генрих уже окончил свой инженерно-архитектурный институт, Питер получил медицинское образование и одновременно с этим очень хорошо рисовал и играл на саксофоне. Я окончил исторический факультет Университета, но меня История интересовала и волновала не больше, чем любого другого образованного человека, к тому же я уже тогда писал рассказы, но мои рассказы никто не печатал, да и мне они не очень-то нравились, и я еще не знал, хорошо пишу или плохо.

Получив диплом инженера строителя, Генрих не занимался ничем, внезапно для всех и прежде всего для себя самого разбогатев, так что он не считал нужным работать. Какая-то далекая, всеми забытая тетушка, живущая в США с 1933 года, умерла и оставила все свое огромное состояние Генриху. Генрих не работал, и это его устраивало. Питер так и не нашел (да и не захотел) нормальной работы по специальности (тогда это было очень трудно), и он продавал свои изумительные картины и вечерами играл на саксофоне в оркестре дорогого ресторана, и таким образом зарабатывал себе и своим родителям на жизнь. я писал рассказ за рассказом, и у меня не бывало денег, зато у меня тогда были друзья, Берг, и эти самые друзья — Генрих и Питер — помогали мне, и мы вообще помогали друг другу, чем могли, и это был последний год, что мы были вместе: Генрих уехал в США, а Питер — в Австралию, где, наконец, стал работать врачем и обзавелся семьей, и мы так и расстались… Но в тот год, в начале осени 1973 года мы все еще были вместе, и однажды Генрих устроил у себя дома вечеринку, и, когда я пришел к нему, у него уже сидели Питер (пьяный встельку), и много незнакомых мне гостей. Генрих сразу подошел ко мне с какой-то незнакомой мне девушкой и познакомил нас.

— Это Берта, Иоганн, — сказал Генрих и, указав на меня:- А это наш писатель.

— Меня зовут Иоганн Буш, — сказал я, почему-то смутившись.

— Он пишет очень хорошие рассказы, — объявил Генрих и ушел. Я остался стоять с Бертой.

— Вы действительно пишете рассказы? — спросила меня Берта, когда я угостил ее шампанским.

— Да, пишу, — ответил я, стараясь побыстрее напиться, чтоб не казаться себе до такой степени идиотом. — Я пишу рассказы, но они плоьие.

— Ничего, что они плохие, — сказала Берта. — Это означает, что потом они будут лучше.

В тот вечер Берта и я много танцевали, много разговаривали, а после вечеринки я проводил ее домой (она жила вместе с родителями на Блюменштрассе). Когда я вернулся к себе домой, я подумал, что я влюбился, и написал по этому поводу очень плохой рассказ. Рассказ этот я потом порвал, но даже после этого я чувствовал, что влюблен в девушку по имени Берта. В тот вечер я думал о том, что у Генриха отличная привычка устраивать вечеринки, и я с тем и заснул, и тогда мне было 25 лет, и это была ранняя осень 1973 года…

Иоганн Буш встал, прошелся разок другой по комнате из угла в угол и опять лег.

— Странно, Берг, что я все это помню так подробно, правда? Но ничего не поделаешь. Я ПОМНЮ ВСЕ. Как ты думаешь, может это человека сделать несчастным? Ведь очень часто воспоминания убивают! — Он допил свой бокал и решил больше не пить. А то я не смогу досказать эту историю Бергу, решил он. Но Берг спал, и Иоганну Бушу было понятно, что Бергу до всех этих историй абсолютно нет никакого дела, но все равно: ему надо было к кому-то обращаться, чтоб рассказать…

— Слушай, Берг, слушай, милый, потому что это интересная, смешная история. я стал встречаться с этой девушкой, которую звали Берта и которая впоследствии стала моей женой, и мы встречались всю осень и каждый день выходили в город и гуляли по улицам и паркам и сидели на скамейках, и домой я ее провожал лишь с наступлением темноты… А потом наступил декабрь, и пошел снег, и гулять по городу было не так уж и приятно, и мы ходили или к Генриху, или Питеру домой (тогда я снимал маленькую комнатку на деньги, которые высылала мне мама). Я помню, какой был снег тогда, какой он имел запах, и как время от времени, когда удавалось наскрести мелочь, я заходил в бар к Дерику, нашему с Генрихом и Питером однокласснику, и пил кофе с булочками (он унаследовал бар от своего отца, Дерика-старшего, и уже год, как был женат)… И весь декабрь и январь я писал свой первый в жизни роман, и я еще не знал, как нужно писать романы, и поэтому часто ошибался. В феврале Генрих купил машину (он говорил, что капиталец тетушки должен принять более реальные формы, чем шампанское в бутылке), и мы поехали в горы, окружающие наш город. Я помню, как мы оставили машину в деревеньке Роттенштайн, а сами пешком стали подниматься дальше в горы, где должны были снять коттедж и пожить недельку. Но там, в горах, был только один свободный домик, и Генрих с Питером решили пожить в деревне и время от времени навещать нас с Бертой в нашем горном домике, который они уступили нам. Наш коттедж состоял из двух комнаток: гостиной и спальни. В гостиной была огромная во всю стену печка, и от нее было тепло как в гостиной, так и в спальне. Может быть, Берг, эти две недели были одними из самых счастливых в моей жизни. Я помню, как Берта и я ели на полу перед этой самой печкой, потом ходили гулять в горы, возвращались в наш домик, опять ели, потом ходили в спальню и любили друг друга. Я помню эту спальню: на одной из стен висел большой плакат с изображением нью-йоркской Статуи Свободы, и я помню, что мне почему-то статуя свободы казалась очень грустной…

Мы прожили в этом домике в горах две недели, а Генрих и Питер жили в Роттенштайне, и мы все вместе катались на лыжах, а когда мы вернулись в город, там была уже весна, и Генрих вскоре уехал в США, а через месяц уехал Питер в Австралию, и мы одно время переписывались, а потом письма стали все реже и реже, и переписка вскоре вовсе прекратилась. Я не знал тогда, сколько еще друзей я буду терять в своей жизни, и не думал об этом, только чувствовал, что что-то потерял, и знал, что это что-то уже невозможно будет вернуть. Вот так, Берг, все и случилось. С Бертой мы поженились в июне, и я все еще писал первый в своей жизни роман…