Евгений Войскунский - Черный столб. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов

Действительно, сама живая практика нашей науки, развитие космонавтики ставят массу новых проблем перед литературой, перед фантастом. Недаром Ю.Гагарин, выступая перед писателями, призывал их показать те новые широкие горизонты, которые открываются перед человеком, выходящим в космос, отразить новую эстетику, новую красоту, новые понятия, рождаемые этими процессами. Ведь выход в космическое пространство изменил многое в самом нашем понимании героизма. До сих пор еще продолжают появляться фантастические романы, в которых героизм космонавта показан или в борьбе с чудовищами на далекой планете или же в ликвидации неожиданной аварии звездолета. Ну, а если все идет безукоризненно, как это и было при полетах наших космонавтов? Значит, не было и героизма? Не было волнений, переживаний, волевого напряжения, как до полета, так и во время него? Тут жизнь вносит свои неожиданные коррективы. Не физические трудности подстерегают здесь человека. Как свидетельствуют научные авторитеты, «космос отличен от Земли прежде всего новизной обстановки, к которой психика человека не всегда может оказаться подготовленной и в силу которой и чисто физические трудности приобретут новый оттенок… Поэтому и развивается сейчас столь бурно новая ветвь науки — космическая психология. Она заранее ищет ответа на вопрос, какие свойства космического пространства и как могут повлиять на психику человека». Вот, например, по свидетельству самих космонавтов, даже в период подготовки к полету одним из самых тяжелых предварительных испытаний силы воли, характера, психики было испытание тишиной — долгие дни, проведенные в полном одиночестве в герметически изолированной камере…

С.Лем в своем романе «Магелланово облако» изображает как раз конфликт такого рода: часть экипажа космического корабля переживает нечто вроде коллективного массового шока, нанесенного космической тишиной, бесконечностью космического пространства, она готова открыть люки, ринуться в черную бездну вселенной, лишь бы нарушить это невыносимое, непроницаемое однообразие полета…

Да, жизнь подсказывает много нового фантастам. Она же рождает нового читателя, который весьма придирчиво читает многие книги этого жанра, читает, сопоставляя их с жизнью, с тем запасом своих собственных знаний, которые подчас бывают у него гораздо богаче, чем у автора иного романа. Недаром сейчас на первый план выдвигается фантастика большого философского звучания, страстной, ищущей мысли — книги И.Ефремова, С.Лема, Г.Гора, братьев Стругацких, — фантастика, ничего общего не имеющая с мещанскими или упрощенно-вульгаризаторскими представлениями о будущем, о космосе.

Подобные мотивы встречаются и в творчестве других советских писателей-фантастов. В «Балладе о звездах» Альтова и Журавлевой нет, к примеру, захватывающих дух космических приключений, хотя и рассказывается в ней о полете на неизвестную, загадочную планету. Кое-кого из любителей острых, конфликтных произведений подобного жанра эта «Баллада» попросту может разочаровать. Основу ее составляют «приключения мысли», переживания и раздумья космонавта, пытающегося постигнуть тайну неизвестной ему формы жизни, с которой он столкнулся на далекой планете. Авторам удалось передать как раз самое трудное, избежав обычных «космических ужасов». С большой увлекательностью они рассказали о неудержимом стремлении будущего человека Земли любой ценой приобщиться к неведомому, о том его новом прекрасном свойстве, которое Горький определил как «инстинкт познания». Мы с интересом следим в «Балладе» за напряженной работой человеческого интеллекта, присутствуем как бы при самом процессе познания, который, пожалуй, и является одним из величайших чудес природы, несравнимым ни с какими космическо-детективными «чудесами».

Именно за фантастикой такого большого полета, фантастикой высокой мечты, устремленности человеческой мысли — будущее. Поэтому и автор книги «Через 100 и 1000 лет» свои размышления об облике героев современных фантастических произведений заключает словами о том, что настоящая фантастика ошеломляет человека размахом своих предвидений, «не дает ему стоять на месте, не позволяет застыть в самодовольстве. Она будит в человеке творца, взрывает доты его застывших взглядов, учит его быть революционером, искать новое и ломать старое, омертвелое».

В этом итоге, к которому Рюриков постепенно, с привлечением многих конкретных литературных примеров и фактов науки подводит читателя, — одно из главных достоинств его талантливой книги.

Спящий проснулся. Точнее, кончилось «отчуждение временной смерти», как определил состояние Павла Погодина его врач и одновременно его дальний потомок, он же тезка Павел Погодин. Пра-пра-прадед Павел Погодин, беседующий со своим пра-пра-правнуком Павлом Погодиным — это первая, но отнюдь не самая парадоксальная ситуация, возникающая на страницах повести Г.Гора «Странник и время».

Смелый научный эксперимент окончен. Человек XX века оказывается в XXIII веке. Мир далекого будущего открыт перед ним. Великолепный, могущественный, яркий и… не совсем понятный и не во всем приятный мир.

Г.Гор в своей новой фантастической повести остается верен себе. Никаких сюжетно-композиционных трюков, столь соблазнительных в данном случае, никакого нагнетания романтизированных или сентиментальных коллизий… Внешняя канва повести очень проста, очень спокойна и до конца логична. Рядовой средний интеллигент нашего времени, волей науки перенесенный в будущее, не торопясь, без экзальтации и предвзятости вглядывается в окружающее, стараясь его понять и принять.

Принять — проще… Мир будущего — добрый, умный, ласковый мир, где даже странник, перескочивший через временной провал, может почувствовать себя уютно. Подчеркиваем: может… Не должен, не обязан, не — обязательно, не — безусловно, а может… Самое интересное и оригинальное в горовской трактовке этого традиционного фантастического варианта — путешествие во времени — именно в том, что писатель вводит в него мотив одиночества странника. И одиночество это не зависит от степени благоустройства будущего мира, от чуткости его обитателей, от характера странника. Это относительное одиночество неизбежно для человека, вырванного из своего «интеллектуального ареала» и поставленного перед целым рядом явлений, которые он не может принять, хотя и безоговорочно принимает морально.

Такой поворот темы вкладывает в фантастическую ситуацию ту необходимую дозу психологического реализма, без которой нельзя относиться серьезно к рассматриваемым проблемам.