Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

- Стоп, - скомандовал Слава и погрозил небу и земле. - Вы это мне прекратите.

- Дай платок.

- Попросила Оля.

- Что?

- Нет, извини. Не то навалилось. Надо было то, а оказалось не то. Вот, возьми.

- Не пора ли нам?

Слава покачнулся и удержался, опершись на забор. Калитка в нем была сварена из толстых металлических труб, массивные петли утопали в хлопьях солидола, а колоссальные прорехи оказались затянуты колючей проволокой с остриженными заусенцами. Оказалось, что плиты возвышаются над стальным сооружением еще на пару метров, так что Слава, встав на цыпочки, мог дотронуться до поросшего бутылочными осколками верха. А вокруг автобуса носились дети, взметая песок и бросаясь палками. Опоздали они не на много, но теперь это не имело значения - попутки здесь не ездили.

- Если мы не сядем, то снова опоздаем, - предупредила Оля.

- Это ты хорошо, - обрадовался наконец Слава, - хорошо придумала. Говорить здорово. Ты говори. Все говори. Говори, только не молчи. Когда ты говоришь, я молчу и тебя слушаю. Говоришь - значит строишь. Вдруг солнце упадет. Чувствуешь?

- Как во время мы пришли, - захлопала в ладоши Оля. - Слава, давай сядем на колесе! Ты собирайся быстрее. Темнеет на улице, а мы все до дома добраться не можем.

Солнце где-то заходило. Собирались мрачные тускло-свинцовые тучи. Осеннело. Шел сухой дождь, намочивший только дорогу и покрывший мокрыми полосами пыльный автобус. Ручка двери была холодной, и пришлось Славе дышать и отогревать свои пальцы. Запотевшие окна отрезали надоевшую площадку с лесом, первый городок, лето и школу. Как трудно, оказывается, говорить все это. Что вижу, то пою! Ох, прости... Время прошло незаметно, прокралось на цыпочках в соседнюю дверь. Наконец внутри так же похолодало, что окна очистились. Пора было выходить.

Очередная попытка не отвлекаться на Оксану, тепло и щекотку вывела Славу в городок, где на брюхе стремительно чернеющих туч начинали повисать первые звезды, складывающиеся в Летящее Созвездие Барнара. Иллюзия стройного клина, уходящего вслед за солнцем тут была очищена от невозможности, а восторг вообще разливался неразбавленным. Земля потеряла кривизну, ютившийся на холмах городок разгладился, растянулся, дома осели, деревья вытянулись и похудели. Оставалось ровное поле, большая детская площадка с большим детским домиком, а в отсутствующих домах, попадавшихся на глаза только при пристальном взгляде, горели окна и отражались утреннее небо и солнце.

Слава спустился с горы, оставив за спиной пустоту на месте немецких дач и огородов. Волейбольную площадку в правильном шахматном порядке засадили молодыми сливовыми деревцами, между ними слонялись взрослые, перебрасывали мячик, вызывая в душе смутное беспокойство узнавания. Слишком уж все было так как надо, правильно до безумия, словно после двадцатилетнего отсутствия вернулся в незнакомые места и не обнаружил ни малейшего изменения. Всякой вещи свое время и свое место. Поэтому пришлось идти вслед за мамой по узкой деревянной лестнице, под черным от ночи потолком и яркими лампочками, светящимися нежным, мягким и абсолютно неколючим светом.

Темнота висела ласковой паутиной, задевала за волосы и осыпалась попкорном. Расставленные локти скользили по гладким перилам прямо к синеватой, пупырчатой двери. Слава осматривался, но паутина гасила взгляд и уже нельзя было вспомнить - сколько квартир выходило на площадку, вела ли наверх еще одна лестница. Из их комнаты еще выселялись, внутри шлепало, скрипело, говорилось, стояли связанные попарно коричневые "гроссовские" чемоданы, исчезала мебель, но они с мамой никого не застали. Двери открыты настежь, хотя замок оказался несмененным и мама легко раскрыла его с первого раза, бросившийся в глаза телевизор показывал какую-то передачу, наполовину закрытую черной полосой, очень мешавшую дикторше или диктору. Не обращая внимания на трещавшую "Бирюсу", включенную как и небо на нулевой канал, мама села на кровать и сказала:

- Теперь будем здесь жить.

Из двух комнат сохранилась только одна, а окно оказалось подпертым куском фанеры. Неуверенность таилась в деталях и Слава, наконец, сообразил, что скоро произойдет пробуждение, потеря, вечное путешествие от того, что оставлено, и нет никакого смысла впитывать в себя окружающее, слишком родное для правды. Он видел в черно-белых мурашках, перебравшихся с кожи на телевизор, размахивающих сценариями людей, мелькание ненужных программ, но как не щелкал ручкой, так и не смог отыскать потерянный отрывок.

- Пора мне погулять, - крикнул он в открытую книгу и, свернув за угол чайной, столкнулся с Бабиновым. В теле ощущалась легкость и приходилось делать мелкие шажки и изо всех сил тянуть ноги, дабы не улететь в небо. Ночь окрашивала дорожку, деревья и дома в синий цвет, было темно и приближалось холодное утро.

- Укусить, - усмехнулся Бабинов, показав аккуратные острые клыки. - Вот не надо меня уговаривать, прыгать и читать "Мурзилку", играть в молчанку.

- Бока, да ты что, чучело! - примирительно и опасливо сказал Слава. - Главное спокойствие и попытки заговорить зубы, мы ведь с тобой приятели и брат твой, вот, подтвердит это. Ты считаешь, что я боюсь? Как бы ни так, - на этом месте он вновь почувствовал прилив скользкого, ничем не сдерживаемого красноречия, восторг от своего умения ловко, умело и без остановок с подобающими паузами выражать, выплевывать мысли, шутки, плача и смеясь, набирая побольше воздуха, размахивая руками, грозя пальцем. Он смотрел и слушал со стороны, чувствуя к распустившему клыки Бабинову нежность и дружеское участие жертвы к палачу, снимающим таким образом напряжение крушащегося мира.

Можно оттолкнуться ногами, наклониться и взмыть в небо, наподобие племянника Ябеды-Корябеды, но под деревьями ждал его жуткий Вова, покрашенный в жизненный розовый цвет, с мазками красноты на щеках, остекленевшими глазами, поддерживаемый двумя в черном, обвиснув ломкой марионеткой, двигаясь и вихляя от их умелых рук и ног, говоря с шипением заезженной в брюхе пластинки. Славе хотелось закричать.

- Неужели все так просто? - спросила Оксана. - Невозможное, невероятное, абсурдное - все просто так...

Подушка не давала ей выразить свое удивление или недоверие. Девушка лежала на животе, подоткнув ее под подбородок, подставив голую спину и попу квадратному солнечному пятну. Голос звучал слегка невнятно, а эмоции утонули в перьях. Или осталась на их торчащих сквозь наволочку остриях. Слава представил, как они мягко втыкаются в шею Оксаны, не позволяя глубже вздохнуть. И спина не говорит о недоверии. Вполне нормальная себе спина, гладкая кожа, плавный изгиб и тугие ягодицы, широковатые плечи. Все в его вкусе. Легкая расслабленность, еле заметные, высыхающие капельки пота, царапины и краснота. Однако... Он пальцем провел по ее позвоночнику, пощекотал копчик, слегка шлепнул по заду. Потом наклонился, поцеловал шею, когда-то коротко остриженный, но уже обрастающий затылок.