Энн Брашерс - Здесь и сейчас

Если подать все правильно, мистер Роберт проглотит мои объяснения и успокоится на какое-то время. Но я не сомневаюсь: узнай он или другие наши руководители о том, что́ творится у меня в душе, в следующем апреле во время Церемонии повторения заповедей моя фотография тоже появится на экране.

Выхожу из туалета, Итан идет ко мне, лицо его чем-то озадачено.

— Только что видел Бена Кеноби. Он сказал, что идет наверх, в журнальный зал, и ему надо с тобой поговорить.

— Интересно…

Ну да, интересно — очень даже странно. Иногда я оставляю старику пачку крекеров или пару мандаринов. Однажды было холодно, и я оставила в его тележке шляпу, но мы с ним никогда даже толком не разговаривали. Он считается другом Итана, а не моим.

— Говоришь, только со мной?

— Он так сказал.

Что делать, ума не приложу. Опасаться его вроде особых причин нет. Человек он, похоже, хороший, добрый и очень старый, а то, что без банки с напитком его не увидишь и он слегка чокнутый, так мне плевать. Но тем не менее. В общем, топаю по ступенькам наверх, а Итан ждет меня внизу.

В помещении сумрачно и пусто, если не считать сидящего на полу, чуть ли не под столом, Бена. Его трудно узнать без тележки и баночного пойла, зато на нем шляпа, мой подарок, и это меня слегка трогает.

— Присаживайся, — приглашает он.

Бен все свое время проводит на свежем воздухе, в парке или возле магазина, и складки на его морщинистом лице обычно весело смотрят вверх. Сегодня они почему-то опущены.

Похоже, он приглашает меня сесть рядом, и я усаживаюсь на старый, потертый, когда-то бывший коричневым ковер. Радуюсь, что оставила дверь полуоткрытой.

— Дай-ка посмотреть на твои очки.

Неохотно снимаю и отдаю ему очки, и мир вокруг привычно расплывается в неразборчивое пятно.

— Я без них ничего не вижу, — сообщаю я.

Бен разглядывает очки со всех сторон, потом кладет к себе на колени:

— Думаю, это чушь собачья.

— Почему? Я правду говорю!

Это действительно так, причем касается всех нас, иммигрантов. В результате перехода у всех почему-то испортилось зрение. Даже контактные линзы не помогают. Мы все носим специальные очки, сделанные каждому на заказ, только в них мы видим более-менее нормально.

— Я бы, вообще-то, хотела, чтобы вы их вернули.

Ни с того ни с сего в голове мелькает мысль, не знает ли он чего. Руководители и члены Совета следят за каждым нашим шагом, стараются не упустить ничего из того, что мы видим, слышим, что говорим. Естественно, никто из нас об этом и не заикается, но все знают. Мне кажется, тут все дело в наших очках. Возможно, в них вмонтирована крошечная камера и микрофон. Перед тем как изложить эту теорию Кэтрин, — кстати, она поверила в нее не на все сто, — я сунула наши с ней очки подальше в другую комнату, в темный шкаф, и поплотней закрыла дверь, и мистер Роберт ничего об этом не сказал, а значит, ничего не слышал.

— Минутку, сейчас верну, но сначала давай поговорим, — произнес он.

Мне стало очень не по себе, в сердце зашевелилась тревога, раньше Бен со мной не разговаривал. Слушая, как он говорит, чувствую холодок на спине, впрочем, скорее это от его интонации. В тусклом освещении его впалые щеки отсвечивают серебром. Лицо исхудало, сам он выглядит таким потрепанным, что трудно сказать, сколько ему лет. Семьдесят или восемьдесят. А может, и все девяносто. Ну да чего тут гадать, особенно без очков.

— А что, в очках я такая некрасивая? — весело спрашиваю я, но он не улыбается, даже бровью не ведет.

— Возможно, мне понадобится твоя помощь.

— Ладно, — осторожно отвечаю я.

— Не хочу, конечно, тебя в это дело впутывать и не стал бы, но у меня нет выбора. На всякий случай должен тебя предупредить. То есть хочу сказать, что должен спросить, согласна ли ты.

Я сжала кулачки с такой силой, что ногти впились в ладони. Он бродяга и сумасшедший, и с ним нужно быть поделикатней.

— Пренна, слушай меня внимательно, это очень важно. В естественном ходе времени и событий бывают такие моменты, от которых зависит будущее. Скоро такой день настанет, и его нельзя пропустить, надо обязательно что-то предпринять.

Чувствую, что вся дрожу. В голове полная каша. А в мозгу стучит, не дает покоя: «Интересно, мистер Роберт слышит, что сейчас происходит? Какую заповедь я нарушаю? Как вывернуться из этой ситуации и не привлечь к себе внимания?»

— Я, в общем-то, и сам не знаю, как это случится, — продолжает старик с очень серьезным видом. — Но знаю когда. Меньше чем через три недели. Сейчас никто этого не видит. Такое можно видеть, только оглянувшись в прошлое. А у нас с тобой есть эта странная привилегия, и я твердо намерен ею воспользоваться. — Я делаю движение, чтобы встать, но он берет меня за руку. — Пренна, прошу тебя. Еще минутку. Это очень важно. Один-единственный акт… Это убийство… Оно изменит ход истории, и его надо предотвратить. Других подробностей сообщать тебе не хочу, в том нет нужды.

Чем больше Бен говорит, тем больше мне кажется, что я его где-то видела прежде. Но он не из нашей общины. Этого просто не может быть. Голос его будит во мне смутные воспоминания. Что-то из прежней жизни. Неужели я знала его еще тогда? Может, он друг моей бабушки Тайни? Или старший коллега папы или мамы? Я слишком испугана и не в силах остановить лихорадочную работу мозга.

Тут перед мысленным взором всплывает лицо мистера Роберта. Нет, надо успокоиться. Сделать вид, что я ничего не знаю. Не показывать страха. Нельзя допустить, чтобы старик это видел.

— Человек, который совершит это убийство… Он рассказал мне об этом перед смертью. Он был очень болен и говорил путано. Но в дате я не сомневаюсь. Не сомневаюсь, что здесь критическая точка, и он это тоже знал. Если пропустим, будет поздно. Назад дороги не будет.

— Мм… — Я мычу, откашливаюсь, перевожу дух. Стараюсь говорить спокойно, даже покровительственно. Что с него взять, он же чокнутый. — Если он умер, чего беспокоиться, что он кого-то убьет?

— Он еще не умер, — раздражительно говорит старик. — У него еще шестьдесят лет впереди.

Чувствую, у меня дрожат коленки.

«Кто он такой? Откуда взялся? Откуда знает про все про это? И зачем говорит именно мне?»

Нет-нет, хватит об этом думать. Даже сломанные часы два раза в день показывают правильное время.

— Ты меня прости, я застал тебя врасплох, — торопясь, продолжает Бен. — Я не хотел, но, как я уже говорил, мне нужна твоя помощь. Потому что ты знаешь будущее так же хорошо, как и я. Нельзя пропустить эту дату. Ты способна понять, что допустить этого нельзя.

Я встаю. Какое там, к черту, спокойствие. Надо поскорей убираться отсюда. И плевать мне на вежливость.

— Прошу тебя. Еще одно. Ваши люди говорят, что они этим занимаются, но они ничего не делают. Ничего не делают, понимаешь? Спрятались здесь, как трусы, пользуются всем готовеньким и стараются продержаться как можно дольше, вот и все.

У меня перехватывает дыхание. Сердце то прыгнет, то остановится. Стою как столб, потеряла дар речи.

— Человек, которого мы ищем, сам не понимает, что делает, но он это сделает. Только в конце он все понял. Перед смертью он сказал мне: «Прошу, не допусти, чтобы я сделал это».

— Мне надо идти, — говорю я едва слышно.

— Если тебе понадобится помощь, обратись к своему другу Итану. Он знает и понимает многое, чего не видят другие. Он тебе обязательно поможет. — (Я делаю шаг к двери.) — Дату ты уже знаешь. Семнадцатого мая. Я бы не просил тебя, если бы не крайняя нужда.

Спотыкаясь, поскорей выхожу за дверь, но потом, сама не соображая, что делаю, возвращаюсь:

— Пожалуйста, верните очки. Мне без них нельзя.

Бен достает их из шляпы и протягивает мне:

— Ну да, им нужно, чтоб ты без них никуда.

Я сижу в своей комнате и жду звонка. Или стука в дверь. Интересно, маме уже рассказали? Придет ли она с работы пораньше, чтобы проверить, что я все сделала, как мне сказали? Мистер Роберт будет один или еще с кем-нибудь?

Прошло больше трех часов, а сердце мое все еще сильно бьется. Почему мистер Роберт на меня все еще не вышел?

Мобильник звонил два раза, оба звонка от Итана, но я не ответила. Небось, думает, чего это я выбежала из клуба как сумасшедшая, а я не знаю, как все объяснить так, чтобы не соврать.

«Он знает и понимает многое, чего не видят другие». Что бы это значило? Неужели старик пытался впарить ту же самую чушь и Итану? Ну, Итан-то выслушал бы его и глазом не моргнул, не то что я, трусиха. Впрочем, ему-то это ничем не грозит.

Как бы хотелось собрать всю эту лапшу, которую навешал старикашка, в мешок, завязать покрепче и бросить на дно моря… но она свисает с моих ушей и не дает покоя.

Он сказал, что прибыл сюда, откуда и я, но этого быть не может. Уж очень он старый, слишком старый. Когда мы явились сюда, ему было уже много лет, он, наверное, давно родился, причем здесь. А как быть с деформацией непрерывности времени? С нами не отправился ни один человек старше пятидесяти.