Николай Чадович - За веру, царя и социалистическое отечество

Спустя недолгое время конь достиг проселка, и его копыта глухо застучали по окаменевшей грязи, должно быть, еще вешней. Где пути-дороги, там, конечно, и переезжие люди. Навстречу всаднику двигался обоз, груженный чем-то непонятным, плотно укутанный в рогожи. Сопровождали его пешие смерды, вооруженные секирами и дрекольем.

При виде одетого в броню всадника они приостановились и скинули шапки, однако глядели недобро, исподлобья. А про то, чтобы поздороваться, никто даже и не вспомнил. Дикари, одним словом.

– Кто среди вас старший? – придержав коня, поинтересовался путник.

– Я, вроде бы, – отозвался один из смердов, но вперед не вышел, а, напротив, схоронился за спинами товарищей.

– Давно в пути?

– Спозаранку.

– Что везете?

– А ты разве ябедник?[40] – Смерд картинно подперся своей рогатиной (да и другие как-то сразу подобрались, словно зверье, учуявшее опасность).

– Уж и полюбопытствовать нельзя. – Всадник не выказывал досады, однако, как бы невзначай, коснулся лука, притороченного к седлу.

– Про то у нашего посадника полюбопытствуй. А мы людишки подневольные. Немы, аки рыбы, и глухи, аки аспиды.

– Посадник ваш, стало быть, в городе?

– Под вечер там был. – Старшина обоза напялил шапку, давая понять, что разговор окончен.

– Ну, езжайте с миром… А ты чего уставился? – это относилось к дюжему смерду, глаз не сводившему со снаряжения всадника.

– Знатный у тебя лук, боярин! – с нескрываемым восхищением молвил он. – Отродясь такого не видывал… Где добыл?

– Сам сделал, – сдержанно похвалился всадник. – Хотя по чужеземному образцу. У нас такого рога и такого дерева не сыскать. Со ста шагов кольчугу пробивает.

Обоз между тем стронулся. Телеги скрипели, грозя вот-вот развалиться, а костлявые одры напрягали все свои скотские силы. Груз, похоже, был тяжелехонький. Соль или железо. А прежде в этих краях иного товара, кроме меда, мехов и невольников, не имелось.

Еще через пару верст стали различимы петушиные крики и собачий лай. Утренний ветерок принес запах свежеиспеченного хлеба. Конь, почуяв близкое жилье, побежал быстрее, и по прошествии некоторого времени впереди открылся бревенчатый тын, за которым виднелись тесовые крыши теремов.

Затем дорога плавно спустилась в широкий ров, где без всякого присмотра паслись коровы и гуси.

Мельком приметив, что тын воздвигнут кое-как, в расчете на смирных соседей, а городские ворота давным-давно не запирались, всадник подъехал к еле тлеющему костру, вокруг которого, завернувшись в епанчи, спали стражники.

Не сходя с коня, он тронул одного из них тупым концом копья. Тот долго ворочался, мычал и протирал глаза, а потом недовольно спросил:

– Кто таков будешь? Что надо?

– Я Добрыня, – ответил всадник. – Княжий вирник. Отведи меня к посаднику.

– Так он спит еще. – Стражник продолжал себе лежать на боку, оскорбляя боярское достоинство гостя. – Раньше полудня не проснется.

Пришлось Добрыне наклониться с седла и приподнять наглеца за шкирку. Тот вел себя кротко, не бранился и не молил о пощаде – ворот, туго захлестнувшийся на горле, не позволял.

Немного подержав быстро синеющего стражника на весу, Добрыня уронил его в кострище. Это заставило проснуться и остальных.

– Чей обоз недавно из города вышел? – осведомился приезжий.

– Кони незнамо чьи, а людишки при них – из дворни посадника.

– Кто над вами стоит?

– Нездила, сотский, – хором ответили стражники. – По-нынешнему Ульф.

– Скажите ему, что княжий вирник Добрыня велел каждому из вас всыпать по десять плетей. Да не забудьте, я проверю. А ты, холоп, – он вновь ткнул копьем измаравшегося в золе стражника, – веди меня в посадские хоромы.

Городок, поставленный совсем недавно, при князе Святославе Игоревиче, был невелик и даже слободами обрасти не успел. Улочек было всего ничего, а приличных строений и того меньше. Краше и богаче всех других, само собой, смотрелись хоромы посадника, к которым примыкал просторный двор, где он принимал дань от тяглового люда и раз в седмицу творил суд.

Дворовые оказались порасторопней городской стражи и сразу приметили важного гостя.

– Что батюшке угодно? – Какой-то малый жуликоватого вида ухватился за конский повод. – Я здешний приказчик, Страшко Ятвяг.

– Жито есть? – Добрыня спешился.

– Как не быть! Полное гумно.

– Расседлай коня. Напои и накорми житом вволю. Да только не запали. Шкуры лишишься.

– Как можно! Я в Киеве родился и у боярина Засеки одно время в стременных состоял. Тебя, батюшка, хорошо помню… Ты пока в горницу пожалуй, кваску холодного испей. Или велишь фряжского вина подать?

– После… Хозяин где?

– Почивать изволит. – Приказчик кланялся за каждым словом, словно клюющий зерно кочет.

– Так ведь солнце давно встало. Неужто посадникова служба так маятна?

– Прихворнул маленько с вечера. Видно, киселем обкушался… – Приказчик лукаво ухмыльнулся. – Тебе, батюшка, дорогу в покои показать?

– Сам найду… Про то, что в вашем городишке один именитый муж жизни лишился, ты знаешь?

– Много знать мне по холопскому состоянию не положено. А много болтать – и подавно.

– Ступай… С коня моего глаз не своди. Один его хвост дороже всего вашего городишки стоит.

Хоромы были срублены из красной сосны первого разбора от силы пару лет тому назад, однако внутри успели зарасти паутиной и пропахли кухонным чадом. Одно из двух: или посадник был никудышным хозяином, или не ощущал себя здесь постоянным жильцом.

Его самого Добрыня отыскал не сразу – одних горниц и светелок в хоромах было с дюжину, а клетей и того больше.

Посадник спал на медвежьих шкурах, брошенных прямо на пол, а в головах у него стоял запеленутый в бересту горшок с квасом.

Отпив из горшка пару глотков, Добрыня вылил остальное на голову хозяина.

– Кто посмел? – не разлепляя глаз, пробормотал тот. – Запорю…

– Вставай. Супостаты под стенами, а ты почиваешь. Какой ты после этого посадник? Ты лежака.

– Так это ты, Добрынюшка, – голос у посадника был слабый, как перед кончиной. – Вот уж кого не ждал… Хоть бы предупредил нас. Мы бы тебя на меже хлебом-солью встретили.

– Уж не взыщи с меня, непутевого, предупредить не смог… Мобильник за долги отключили, – буркнул Добрыня куда-то в сторону.

– Ты это об чем? Никак заговариваешься? – Посадник сел и сразу застонал, словно его с креста сняли. – В дороге притомился или в опохмелке нуждаешься?

– Ты каждое мое слово во внимание не бери. Шутейные они.

– Вестимо, ты шутник известный. – После нескольких не совсем удачных попыток посадник встал, наконец, на ноги. – Да только шутки твои, случается, добрым людям боком вылазят.