Михаил Зайцев - Провокация

Уверен, что Боец. И, шур-шур-шур, и шорохи тканей звучат в унисон, если можно так выразиться, музыкально звучат, а значит, вырвавшийся вперед ходок завидно скоординирован.

Каково сейчас отстающему от скорохода Ученому, а? Надеется он, что я действительно мертвый, или догадывается, что его мухлеж с крысами разоблачен? И как он объясняет себе, почему я, пленник Командира, оказался снаружи?

Мое нахождение вовне, безусловно, напрягает и Бойца. Тем паче, что Командир с некоторых пор перестал выходить на связь. Хотя промежутки между сеансами радиоконтактов определял сам Командир, но последний из них, из промежутков, явно затягивался. Однако Боец абсолютно уверен – Доктор дохлый, как те крысы, ибо распластался я без скафандра.

Что, если... Нет... Нет! Ученый уже не успеет остановить Бойца и объясниться. До конца будет надеяться, что я все-таки труп. Между тем, сдается мне, Ученый провернул фокус с крысами, выполняя приказ наивысшего руководства. Так сказать, руководства над руководством, которое не желало, чтоб лишние подчиненные узнали о пригодности чужой планеты для вольготной человеческой жизни, ежели, конечно, сия пригодность подтвердится, как, впрочем, и случилось – крысы сначала НЕ сдохли, и лишь убедившись в этом, Ученый их отравил...

Шаги Бойца в трех... двух... в метре от меня. Перестаю дышать. Расслабляю палец на спусковом крючке. Нежданно-негаданно осознаю, что, как когда-то, в далеком детстве, вновь искренне верю в бога и мысленно возношу молитву.

Я готовился перевернуться на спину и стрелять в упор, но вертеться мне не пришлось. Боец сам меня перевернул! Сам! Согнул колени, согнулся в пояснице, длинный пулеметный ствол отвел в сторону, чтоб не воткнулся в почву пламегасителем, взялся левой пятерней за мое правое плечо, потянул, перекатил, перевернул мое тело, и я выстрелил!

Пуля прошила свастику у него на груди, разорвала сердце, порвала плотную ткань на спине и вылетела вместе с кровавым фонтанчиком из-под лопатки. Конец, и все-таки рефлексы воина разгибают колени, гнут его правый локоть, направляют пулемет на меня, убийцу!

О, да! Он был – был! его больше нет! – Великим Воином! И, кто знает, промахнись я, выстрелив вторично в его правый локоть, весьма возможно, сей Пес Войны и достал бы меня из небытия загробного Мира прощальной очередью из ПОЧТИ поймавшего цель пулемета...

И все же, почему Ученый не попытался остановить Бойца? Он получил Приказ молчать о фокусе с крысами? В любом случае и при любых раскладах, да? Его верность данному слову или его трусость убили Бойца? Им руководит страх или долг?.. Сейчас я это выясню, я все выясню, вот только выберусь, сейчас выберусь из-под агонизирующего Красного Пса...

Шлем покатился по траве, и Ученый принялся остервенело чесаться грабельками пальцев в плотных перчатках. Он потешно скреб пунцовые щеки, рыжие усики, бритый череп. От движения его рук мелко задрожала сбруя, накинутая поверх скафандра, будто кастаньеты, загремели образцы минералов, спрятанные в накладной футляр, звякнул газозаборник, сменные линзы к фотоаппарату залязгали, заходил ходуном геологический молоточек в специальной петле и прочее, все, что можно и нельзя, тряслось, звякало и гремело, а Ученый голосил, орал так, словно решил проверить на прочность голосовые связки:

– Зачем?!! Кому вы продались?!! На кого вы... ты работаешь, мерзавец?!! Сволочь!!! Паскуда!!! Гад!!! Предатель!!! – И плюс еще дцать эпитетов, и, срывая голос, ядреные матюги, пока хватало дыхания.

Он меня не боялся. Он меня ненавидел.

– А с чегой-то вы взяли, милостивый государь, что я предатель?

Мой насмешливый тон взбесил его еще больше, но силы голосовых связок уже не хватило, чтобы возобновить столь же яростно оглушительный ор.

– Прекратите... прекрати, сволочь, немедленно валять дурака! Ты – убийца! Ты!..

– Ой ли? Разве иных версий в вашу умную голову не приходит? Совсем ничего другого, для вас лично более отрадного, на ум не идет, да? И не стыдно? Вам должно быть стыдно, товарищ ударник умственного труда! Стыдитесь, все проще, чем дважды два! Проще простого! Просто я владею гипнозом. Я не просто хороший враль, а очень хороший и, заметьте, очень разносторонний. Я загипнотизировал запросто Командира. Я вынудил его сказать правду после того, как принудил себя развязать. А сладкая для нас с вами правда такова – имел место преступный сговор между ДВУМЯ предателями, известными нам под оперативными псевдонимами Боец и Командир. Совершенно очевидно, что метастазы предательства протянулись сюда, на чужую планету, с далекой многострадальной Родины, из руководящих, так сказать, органов. Меня лично коллеги из НКВД предупреждали, что такой негатив возможен, задолго до переброски к месту старта. Коллеги, я повторяю – КОЛЛЕГИ по службе в НКВД предупреждали меня о возможной измене, а вы, товарищ Ученый, получили инструкции, касательно фокуса с крысами, дабы...

Он меня не дослышал. Набрал побольше воздуха и крикнул:

– Вздор!!. Немедленно прекрати молоть чепуху! Не надейся!!! Я тебе все равно не поверю, мерзавец! В лучшем случае ты сошел с ума, сволочь!

– Что ж, тем хуже для вас, – и я выстрелил.

Я промахнулся. Пуля просвистела в нескольких сантиметрах от его колена. Чисто интуитивно Ученый подпрыгнул козликом, а я выстрелил еще раз и попал ему в голень.

Он свалился, буквально подкошенный. Упал набок, перевернулся живенько на спину, сел и схватился, дурачок, за рану руками. И застонал, заскрежетал зубами, гримасничая от боли.

– Сдается мне, не выйдет у вас, господин Ученый, прожить остаток жизни так, как завещал коммунистический классик, так, чтобы не было мучительно больно, – вещал я, неторопливо к нему приближаясь. – Жалко вас, но я начинаю подозревать, что вы вовсе мне не товарищ, а совсем наоборот – вы приспешник двух разоблаченных предателей, почивших от моей карающей длани.

– Чушь... – простонал Ученый.

Я выстрелил. Я был уже близко от него, на расстоянии, с которого промахнуться трудно, но я промазал. Нарочно. Еще не хватало, чтоб Ученый истек без толку кровью. Нет уж! Такого подарка, как вторая огнестрельная рана, он от меня не дождется. Я выстрелил, и мне хотелось всего лишь увидеть страх в его глазах, а страха не было. Только ненависть. Лютая ненависть врага мучилась в плену покалеченного, нелепо толстого тела в сбруе с научно-исследовательскими побрякушками.

– Докажите, господин Ученый, что вы честный партиец, и я вас квалифицированно перевяжу. А не сумеете доказать... – я остановился в полутора шагах от него и опустился на корточки, дабы расположить наши глаза на одном уровне. – Мне приходилось, и многократно, принимать непосредственное участие в допросах врагов народа на Лубянке. Я очень, очень разносторонне знаком с человеческой анатомией, не верите?