Сергей Чекмаев - Везуха

— Э-э, брат, я бы и сам хотел" это знать. Алексей, что у тебя?

— Пока проверяю. Несущая есть. Машина сносится с землей без проблем, сейчас как раз принимает поправки. Телеметрия идет. Только голосовая связь отказала.

Петр Дмитриевич с замиранием сердца смотрел за разгорающейся внизу суматохой. В отрывистых командах, нервной скороговорке техников и суете двигателистов у своих пультов чувствовалась какая-то нервозность.

Что-то было не так.

Полковник обернулся к своему провожатому — бойкому пареньку из пресс-службы ЦУПа:

— В чем дело?

Тот быстро повторил вопрос в болтающийся у губ микрофон внутренней связи, вздрогнул, быстро стрельнул глазами по сторонам. Лицо его окаменело.

— Проблемы?

Парень кивнул, разом растеряв весь свой лоск и гордость, промямлил:

— Вас ждут у пульта руководителя полетов. Это… во-он там.

Он вытянул руку буквально на мгновение, указывая куда-то в сторону, но полковнику хватило этого времени, чтобы разглядеть: рука заметно дрожала.

Руководителя полетов на своем месте не оказалось. Вокруг пульта столпились несколько человек с растерянными лицами, они практически не шевелились, и издалека их можно было принять за каменные изваяния. Монотонный голос считывал данные телеметрии, за соседним пультом кто-то лихорадочно стучал по клавишам.

Мрачный помощник объяснил полковнику:

— Разгонная ступень сработала нештатно. Телеметрия показывает аварийный отстрел за восемь секунд до конца работы двигателей.

— Чем это может грозить? — спросил полковник. — Катастрофой?

— Катастрофы не будет. Программа после отработки второй разгонной ступени скорректирует курс, и корабль на основном двигателе пойдет к Луне.

Петр Дмитриевич нахмурился. Откуда тогда эта нервозность, растерянные лица, чуть ли не паника…

— Значит, все в порядке?

— В порядке?! Все очень не в порядке, уважаемый! В полной ж… гм… Это не просто неполадки, это конец программы. Им не хватит топлива вернуться!

— Все, — сказал вдруг кто-то за спиной обреченным голосом. Петр Дмитриевич узнал его — высокий тенорок руководителя полетов вряд ли можно с кем-то перепутать.

И только теперь полковник понял, что монотонный голос отнюдь не считывает данные телеметрии, он пытается связаться с кораблем:

— «Россия», это ЦУП, ответьте… «Россия» ответьте, это ЦУП… «Россия»…

— Я приказал отменить программу полета и перейти на аварийную схему, но… сами видите…

— Что значит — «аварийная схема»?

— Как у «Аполлона-13» — коррекция курса, облет Луны, возвращение к Земле, последняя коррекция на остатках топлива уже у самой атмосферы и посадка… но теперь… без связи… бесполезно…

— Они живы?

— Да, несомненно. Телеметрия проходит прекрасно, их бортовая ЭВМ принимает наши поправки, а голосовой связи нет. Наверное, что-то случилось с антенной во время разгона. «Россия» нас не слышит.

— А вы можете послать на бортовую ЭВМ данные по этой «аварийной» схеме?

— Нет, уже нет. Первый сеанс заканчивается, машины общаются сами, без нашего участия. А пока мы пересчитаем, к следующему сеансу связи они уже сделают виток и уйдут с орбиты…

— Как вы думаете, Петр Дмитриевич, эта авария, исчезновение связи с кораблем — случайность?

— В смысле? Что вы имеете в виду?

— Если судить по прежним случаям с Катукиным, все это больше похоже на целенаправленное действие Удачи.

— Вы хотите сказать?..

— Да. Ей не так и важно, вернется Везунчик или нет. Для нее это не имеет никакого значения…

— Командир, что будем делать?

— Связи все нет?

— Пробую каждые пять минут. Даже если Центр нас и слышит, то мы их — нет. Наверное, что-то с приемной антенной. Может, при отстреле обтекателей задело…

— Поправки снизу идут?

— Да, все отлично. Через восемь минут будет коррекция курса.

— По рабочей программе? Они не пытаются вывести нас на орбиту для облета Луны… ну, и дальше — по аварийной схеме?

— Нет, поправки только для удержания курса.

— Что ж… — Хрусталев устало потер подбородок, — значит, внизу считают, что ничего экстраординарного не происходит. Тогда и мы… В общем, летим. Как думаешь, Алексей?

— Согласен. Может, надеются на восстановление связи? Тогда и мы подождем.

Командир обернулся к Андрею:

— Ну, Везунчик, а ты что думаешь?

С трудом разлепив пересохшие губы, сглотнув омерзительный кислый комок, Андрей просипел:

— А я — что? Я в этом ничего не понимаю. Если с кораблем все в порядке, надо лететь.

Хрусталев улыбнулся:

— Постановили единогласно. Матушка-«Россия» нас не подведет, — он похлопал по изолирующему покрытию кабины. Инерция толкнула его в сторону, но командир был не новичок в невесомости — тут же остановил полет, схватившись за страховочную петлю.

Он предпочел умолчать, что если с кораблем все-таки что-то не в порядке, экипаж вряд ли сможет это заметить (ну, разве что кроме разгерметизации) без подсказки с Земли, где за телеметрией ежесекундно следят несколько сотен внимательных пар глаз.

К концу первых суток полета Андрей впал в апатию.

Наверное, он должен был облазить весь корабль, пощупать все, что разрешили бы Хрусталев с Ильдаровым. А чисто мужская тяга к технике должна по идее заставить его восторгаться умелыми придумками инженеров — космическим душем, похожим на пыточную парокамеру современных тиранов, едой в тюбиках и вакуумных упаковках (особенно впечатляли мини-буханочки хлеба на один укус, специально изготовленные, чтобы не засорять крошками воздух), велоэнергометром, беговой дорожкой — из-за экономии места в «России» тренажер смонтировали на стене, ведь в невесомости все равно, где бегать…

Но он просто не мог себя пересилить. Сначала невесомость чуть не заставила его вывернуть наружу желудок, а когда он немного привык к отсутствию веса, пошла серия коррекций курса, на коротенькие секунды снова появлялась тяжесть, потом опять приходилось беспомощно болтаться над креслом. Сложная наука передвижения в невесомости Андрею так и не далась. Вроде бы объяснения Хрусталева казались ясными, как день, но, когда дело доходило до практики, Андрей обязательно путал правую руку с левой, вытягивался не в ту сторону.

В итоге, заработав несколько чувствительных ушибов от столкновения со стенами, как всегда не вовремя оказывающимися на пути, креслами, кожухами аппаратуры и комингсами люков, он резко передумал изображать из себя матерого космического волка.