Кэролайн Черри - Русалка

— А если это ошибка, если это как раз то самое, чего он добивается от нас своими желаниями…

Ууламетс похлопал его по лбу.

— Ты просто пожелай, чтобы ничего не случилось. Твое желание должно быть туманным и расплывающимся, словно дым. Пожелай, несмотря ни на что, вместе со мной: чтобы мы проснулись целыми и невредимыми, никем неограбленные, ничем ненапуганные, проснулись вовремя, несмотря на него. А теперь, замолчи.

Ууламетс хлопнул по лбу, на этот раз уже самого себя, будто чувствуя, что он собирался что-то делать, и имел лишь единственную мысль, как забрать одеяло и устроиться, в полной безопасности, отдыхать прямо на земле.

Саша, однако, очень сомневался в их безопасности: он лишь пытался изо всех сил надеяться, что все будет в порядке, пока сон будет властвовать над ним…

Его разбудил первый солнечный луч, упавший на его лицо, и шорох сухих листьев, прежде чем он почувствовал, как что-то прыгнуло ему на грудь и ухватило за воротник.

— Боже мой! — едва не задыхаясь пробормотал он, открывая пошире глаза и оказываясь нос к носу с черным шаром, на котором поблескивал нос-пуговка и два, похожих на луну глаза. — Малыш!

Малыш тут же начал трясти его и шипеть, словно потерявший рассудок…

Малыш, который был вместе с Петром…

— Учитель Ууламетс!… Да подожди ты, Малыш, дай мне встать!

— Никогда нельзя заранее знать, — сказал Ууламетс. — Я хотел помощи, и должен признаться, что надеялся на помощь леших…

— Но ведь я посылал его быть вместе с Петром, — запротестовал Саша, забирая дворовика в руки и вставая с одеяла. Малыш обхватил его шею и спрятал свою мордочку в его воротник, что подсказало ему, что Малыш появился здесь не в результате тех надежд, которые Ууламетс возлагал на леших. Малыш в этот момент уже никому не мог помочь. — Малыш не должен был бы оставлять его…

— Да, весьма немалая причина заставила его вернуться сюда, — сказал Ууламетс, и тут же начал собирать свои вещи. — Малыш! А ну, иди сюда!

Малыш мгновенно исчез с сашиных рук, к общему их огорчению. Он просто перестал быть в поле их зрения.

— Малыш! — пытался звать его Саша, бросаясь во все стороны на его поиски. Он знал от Ууламетса, что Малыш был очень труден в обращении и очень пуглив, он был способен вернуться к ним в любой момент, а сейчас, скорее всего, он отправился в то место, куда может попасть лишь подобное ему волшебное созданье, но не может проникнуть никакой колдун.

Но где это может быть? Саше было интересно бы знать. Ууламетс же, укладывая свои пожитки, сказал:

— Они знают, но мы — нет. Однако я не думаю, что нам захотелось бы оказаться там. Собирайся и пойдем.

Ууламетс был уверен, что возвращение Малыша означало что дела шли не вполне удачно. Саша же пытался удержать себя от паники, пока они как можно быстрее пробирались вдоль заросшего берега, используя ручей в качестве проводника.

Кто-то из них, Саша был уверен, что Ууламетс, потому что он его самого никогда в жизни не посещала столь ужасная мысль, высказал предположения о том, что может сделать колдун с обычным человеком, таким как Петр, если этот колдун одержим чувством мести: кто бы из них не был автором этой мысли, он не пытался долго останавливаться на ней, но Саша был уверен, что он пытался это сделать, может быть, потому, что его собственное воображение так выросло и стало столь ужасным с тех пор, как он и учитель Ууламетс проделали около ночного костра обряд кровопускания, который оставил его голову забитой массой самых разных вещей, о которых он никогда не хотел ничего знать и которые теперь понимал слишком быстро, что казалось ужасным даже для Ууламетса, который все время говорил ему о том, чтобы он успокоился и перестал думать о нем.

Сам же Ууламетс чувствовал себя не в своей тарелке, но всем своим здравым умом пытался ничем не ограничивать его. Он только говорил ему: «Расти, малый!", и Саша пытался как можно более строго следовать этому совету, чтобы стать мужчиной, таким, каким, по его представлению, мужчина и должен быть…

Таким, каким был Петр, коль скоро он вообще хотел походить хоть на кого-нибудь.

Но это был далеко не тот выбор, который устраивал Ууламетса: старик считал, что Петр просто плохой человек, неуправляемый и своенравный.

Но Саша знал, что это не так.

— Между прочим, — сказал он вслух, — Петр обычный человек, а мы — нет, и вы должны учитывать это.

— Я не должен, — сказал Ууламетс, — и не буду.

Саша задумался о чем-то, поскольку у него не было никакого желания разговаривать с Ууламетсом: «Ты был бы богаче, если бы рядом с тобой был кто-нибудь похожий на Петра, и ты не был бы одинок всю жизнь, если бы был кто-то похожий на тебя».

Старик заметил на эти его мысли достаточно грубо:

— И наделал бы ошибок, как его, так и своих, маленький дурачок. — А тем временем, старик продолжал думать о своем: «Мне же достаточно своих собственных». В этот момент он вспомнил Драгу, вспомнил о том, как красива она была и как ради нее он едва не совершил одну из своих ошибок: хотел вернуть назад свое сердце, много-много лет назад, и она могла получить власть над ним.

Так вот что сделала Ивешка, безнадежно подумал Саша, и решил больше не думать об этом: такие мысли очень раздражали старика, как будто за все эти годы он никогда не вспоминал об этом чувстве, пока этот проклятый парень, как думал о нем Ууламетс, не заставил его вспомнить столь давние события…

Одиночество. Огонь, убивающий его родителей. Дядя Федор. Мысли перескакивали в его голове одна за другой. Вот отец Ууламетса, когда тот был еще совсем маленьким, ведет его в лесную глушь и оставляет у старухи, которая слыла колдуньей и полусумасшедшей…

Теперь Саша хотел отбросить воспоминания. Его мысли напугали бы даже дядю Федора, который вряд ли мог подумать о таком: желание причинить кому-то вред, желание убедить кого-то в том, что он неудачник и никчемный человек, и последнее, вытекающее отсюда желание — умереть…

— Это хуже любого битья, малый, — пробормотал Ууламетс, пока они пробирались через подлесок. — Тебе бы пожить у старухи Маленки. Сумасшедшая и злая, как сама зима. — Ууламетс задумался об Ивешке, и о том, как он ошибся в ней: он, на самом деле, хотел выучить ее как обычного ребенка. Но в этом и была его ошибка: дочь оказалась такой же своевольной, как Драга.

Даже его желание вернуть ее казалось ему чрезмерно опасным…

Потому что этот проклятый парень, подчиняющийся в своих поступках по большей части лишь сердцу, был готов уничтожить их обоих, вопреки всем полученным советам.

— Прекрати это, — сказал Ууламетс, — дурак! — и повернулся к нему с единственным намерением дать ему еще один урок…

Получив заслуженную награду, Саша подумал, о том, что Ууламетс почему-то не ударил его в лицо, а вместо этого схватил его за воротник, собираясь, видимо, побить его так, как это делал его учитель, для его собственной и всего окружающего пользы, пока он не научится понимать разницу между вещами и перестанет быть порхающим верхоглядом…

Но ведь я не такой, продолжал размышлять Саша, вспоминая время, проведенное рядом с Федором Мисаровым, который не задумывался ни над чем и в половину того, чем приходилось это Саше…

То, что Ууламетс ударил его, на самом деле, имело множество причин, которых не понимал и сам старик, за исключением, может быть, того, что это было временное наваждение, которое и заставило его выйти из себя: Ууламетс не хотел, чтобы люди с симпатией относились к нему или ожидали от него чего-то такого, что колдун по доброй воле не мог быть должен никому, ни своей дочери, ни ученику, и разумеется никак ни такому легкомысленному негодяю, каким был Петр Кочевиков…

— Который, к тому же, вероятно уже мертв, черт бы тебя побрал, — пробормотал Ууламетс. — Тебе бы лучше взяться за ум, да считать его мертвым, поскольку он, как-никак, твоя слабость, малый. Ведь ты порой уклоняешься от принятия решений потому, что ты слишком мягок и слишком слаб, и единственная радость, которую ты можешь доставить мне за оставшееся время нашего путешествия, малый, будет заключаться в том, чтобы ты наблюдал за окружающим нас лесом, смотрел на листья, думал об этих листьях и ни о чем другом кроме этих листьев, ты слышишь меня? Иначе, если твой друг все-таки жив, ты уничтожишь самую последнюю нашу возможность сделать хоть что-нибудь полезное.

— Да, господин, — смиренно сказал Саша, очень хорошо понимая, что именно говорил старик, основываясь на собственном опыте: отбрось сомненья, перестань играть словами, не держись за прошлое. Поэтому он пытался заставить себя думать о деревьях, о листьях, о шуме ветра: иногда и в этих случаях Ууламетс с раздражением возвращал его назад, он думал о том, что окружавшие их призраки вновь исчезли, и что бы их отсутствие могло значить.

— Смотри-ка, обратил внимание! — сказал Ууламетс, дергая его из всех сил за руку. — Вертопрах, думай ни о чем.