Далия Трускиновская - Деревянная грамота

- Коли хочешь, в субботу с собой возьму. Мы на богатый двор званы, и с куклами, и с медведями. Я тебе и на гудке сыграю. Меня ведь потому гудошницей прозвали, что лучше меня на Москве нет. Дай мне гудок - что хочешь изображу, хоть веселье, хоть тоску, хоть божественное. И во все душу вложу...

- Ты уж вложила раз душу - дьяк Башмаков заслушался, - напомнил Данила.

- Эк чего вспомнил! - развеселилась девка. - Про девичьи горести рассказывать - большого уменья не надо. Мне та Настасьица, которая Русинова, рассказала свою печаль, а я и запомнила, как она чуть в рев не срывалась. Ты вот хоть бы медведя изобрази - как он на задние лапы встает, как он пляшет! Это потруднее будет.

Настасья отошла, опустила голову, постояла и - преобразилась.

Вроде сделалась чуть ниже ростом, вроде плечи вперед подала, спину чуть округлила, голову самую малость опустила, руки перед собой словно в воздухе подвесила. И пошла вперевалочку, а потом и с прискоком - ну, чистая плясовая медведица!

- Я медвежат люблю, - сказала она, когда парень перестал хохотать. Двух или трехмесячные - они как детишки. Топают на задних лапах, словно человеческие младенцы, что ходить учатся. На колени к тебе лезут, лапами обнимают! Наверно, правду говорят, будто медведь раньше человеком был.

Но не медведи пришли на ум Даниле - он вспомнил, как Настасья тихонько напевала, играя с крестником Феденькой.

Ему рано еще было заводить семью - просто и все кругом говорили, и сам он был убежден, что жениться надобно, как Ваню женили, - смолоду, чтобы не избегаться. И дед Акишев обещал непременно позаботиться... Но сейчас на протяжении долгого мига, Данила был женат, был отцом, был в своем будущем доме, где, все дела переделав, сидит на лавке нарядная жена и тешит веселого младенца. Разумеется, это сидела присмиревшая, счастливая Настасья... ее он видел и - никого другого...

Но до того стремительно все у них шло в последних встречах, что невозможное померещилось совсем близко.

И то же самое происходило с Настасьей. Она подошла вплотную, подняла глаза, подставила лунному свету лицо.

- Девятнадцать-то тебе есть, куманек?

- Давно уж, - соврал Данила.

- Постой! ..

Кто-то спешил к ним, снег под сапогами поскрипывал. Настасья, оттолкнув Данилу, заступила путь - да и пропустила того человека, и пошел он хотя и быстро, однако выписывая ногами кренделя, и принялся стучать в калитку.

- К Марьице, что ли, пожаловал? Вот ведь незадача - стой тут да карауль сучьего сына! ..

Еще несколько человек они пропустили, и посторонились, когда трое саней подряд пронесись мимо и умчались туда, где виднелась недостроенная Троицкая церковь - на устрашение всем, кто вздумает что-то затеять без патриаршего благословения, как затеял закладывать новые приделы здешний церковный староста.

Время шло, становилось-таки холодно. Веселье стихало.

- Мерзнешь ты тут из-за меня. Ступай греться, я и сам Томилы дождусь.

- Нет уж, вместе дождемся. Давай лучше в сани сядем, там полость меховая, укутаемся. Носит же его! ..

Данила, представив, как устроится в санях в обнимку с Настасьей, первым поспешил туда, залез и тогда лишь обернулся. Настасья стояла, повернув голову. И тут же послышался далекий скрип шагов.

- Сиди, не вылезай! - потребовала она и накинула полость так, чтобы укрыть парня с головой. Шаги делались все слышнее - и точно, это оказался Томила, тащивший за собой санки с грузом.

- Ну, здравствуй, свет мой ясный, на множество лет! - приветствовала его Настасья.

От такой неожиданности он окаменел.

- Явился? Не заблудился? Приехал с пареными грошами по реке Алтын?!

- Да ну тебя! - отмахнулся Томила. - Завтра поговорим, сейчас спешу очень!

- Спешишь? А завтра тебя с собаками по всей Москве искать? Ты куда, выблядок, гусли девал?!

- Отдам я тебе гусли, завтра же отдам! Нет их у меня с собой! Не видишь, что ли?

- А где ж они?

- А у Лучки спроси!

- Лучка их для тебя брал!

- Брал - да и обратно взял!

- Да что ты врешь! Говори, куда гусли подевал!

- Да целы те гусли, целы, ничего им не сделалось!

Тут Данила понял, о чем речь, и чуть было не вылез с возмущением из-под волчьей шкуры. Сам же он, своими руками, разбил искомые гусли о Томилину дурную голову...

- А коли целы - вот у меня сани, едем, ты мне их сразу же и отдашь!

- Людей из-за такой дряни будить?!

- Раньше про людей думать нужно было!

Очевидно, Томиле пришла в голову хитрость.

- Уговорила, Настасья. Я вот только санки завезу куда обещал - и поедем по гусли.

- Что в санках-то за товар?

- А накры. Я для Лучки новые смастерил, потом он в них на льду бил, а сегодня они мне для дела понадобились, а на льду другий человек бил, Ерш из Некрасовой ватаги...

- Так что же, Лучка - на Неглинке?

- Он тут у девки гуляет.

- У которой девки?

- Почем я знаю! Я уговорился у Марьицы Мясковой те накры оставить. Пусти, Настасья, я живо обернусь...

- Стой!

Оба разом оглянулись - в санях вырос человек и стряхнул с себя меховую полость, а затем выпрыгнул на снег.

- Данила! - воскликнула Настасья.

- Давай их сюда, свои накры, - потребовал Данила, в два шага оказавшись у маленьких санок.

- Сыскался! Блядин сын! - приветствовал его Томила. - Сам пожаловал! Ну, не обессудь! За все с тобой посчитаюсь!

- Это он про гусли, - негромко объяснил Настасье Данила. - Гусли-то я ему об башку расколотил...

- Вконец изолгался! - крикнула Настасья. - Вот только сунься к нему!

- Тебя не спросился! - глумливо отвечал Томила. - Давай, подходи! Сподобишься моего кулака!

- Тебе надобно - сам подходи! - потребовал Данила, встав так, как стоял перед дракой с Соплей Богдаш, и точно так же с силой встряхнув руки. Кулаки сжались сами собой, но в запястьях было непривычное ощущение

словно бы кровь быстрее побежала.

Это требование несколько озадачило Томилу - в схватках, что в станочном бою, что в охотницком, бойцы сходились равномерно. Однако было у него в запасе кое-что, чего Данила вблизи еще не видывал. Всякий надежа-боец, что, зажав в зубах шапку, прорывал строй противника, владел этими короткими стремительными ударами, наносимыми одновременно с шагом, что ли шаг - то полновесный удар, и - следующий шаг с ударом разом, и так вперед, не оборачиваясь, потому что те, кто за спиной клином ломил в брешь, примут ошарашенных на свои кулаки...

Он шагнул вперед раз и другой, а на третьем шагу в голову Даниле полетел кулак. Парень, как умел, ушел в скрут. И сразу же отвесил оказавшемуся совсем близко Томиле почти такую же пощечину, как Богдаш Сопле.

Надо полагать, в пощечину он вложил всю душу, да еще направил ее так, чтобы прибавить скорости Томилиному стремлению вперед. Скоморох, мотнув башкой, сделал еще шаг - и упал на колени. Данила же, не соблюдая никаких правил охотницкого боя, бросился к санкам и стал сдирать с накр рогожку.