Ванька 11 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич

— Один вперёд, один — сзади прикрывает, — определим место каждому Сормах. — Вошли сюда хорошо, теперь так же выйти надо.

Прирезанных нами по дороге сюда островитян пока никто не хватился. Иначе бы во дворце все уже на ушах стояли. Ну, мы их тоже просто так в коридоре марать кровью паркет не оставили — заволокли покойничков в ближайшие пустые комнаты.

Лестницу вниз мы миновали без приключений, дверь из дворца в Люксембургский сад тоже прикрыли в полной тишине и покое. Теперь — по аллеям проскользнуть, через решетку перелезть и мы почти программу-максимум выполним. Сами живы и документы вынесли. Честь нам и хвала, ордена на грудь.

Так, а это что?

У самой ограды Люксембургского сада свежие могилки в ряд тянулись. Я подошел к крайней, наклонился, что написано на кресте прочитал.

Наши! Танкисты.

По счёту — все экипажы тут.

Позаботились о них островитяне.

Этим деянием они у меня несколько очков заработали. Хоть и враги, а наших похоронили…

Глава 36 Клин клином вышибают

Дальше…

Дальше — ничего героического и выдающегося.

Островитян в Париже всё прибывало, становилось больше и больше. Верные сведения передали коминтерновцы, много их через пролив во Францию переправилось.

Пару раз нам удалось партии наших пленных у британцев отбить, но в результате этого отряд наш не усилился, а даже наоборот. Вон сколько времени прошло, а полноценно воевать попавшие под удар неведомого оружия не могли.

Смогут ли в будущем? Кто знает…

Руки-ноги у солдат не отвалились, но они ими еле шевелили, уставали очень быстро, соображали плохо. Вялость, сонливость, подавленное настроение, замкнутость, молчаливость, апатичность — вот что я у спасенных из плена как врач наблюдал. Мог такой солдат идти, а потом лечь и лежать. Тормоши его, не тормоши — толку никакого. Лежит как колода и всё.

Я и Сормах тоже до конца в себя не пришли, а это — несмотря на то, что ежедневно терапию от зверьков получали.

— Были на фронте у нас такие… — как-то вечером ударился в воспоминания Сормах. — Но, они газами были травленные. Ни капли крови не потеряли, а воевать уже не могли. Ещё и слепли от газов многие, хоть этого-то тут нет. Страшное дело — мужику без зрения остаться. Лучше сразу умереть, чем в обузу всем превратиться…

Я только на его рассказ головой качал — неизвестно, ещё какими отдаленные последствия будут. Походе, это оружие островитян по психике здорово ударило. Я сам за собой замечал, что я какой-то нервный стал, сосредоточится на чем-то не могу, голова у меня побаливает.

Мы этих наших вызволенных полуинвалидов в сопровождении солдат-петроградцев из Парижа отправляли в сторону городков, где российские части были размещены. Пусть там такие же воины, ничуть не лучше освобожденных из плена, но не на парижских улицах же их оставлять. Тут же их обратно загребут.

— Нинель, что, дальше-то, будет?

Николаю Гурьяновичу сильнее меня досталось, по его мозгам без защиты зверьков здорово шибануло.

— Не то, что-то со мной, Нинель, не то. Голову как капустной сечкой искрошили. Полечил бы ты меня чем. Страхи какие-то на меня накатывают. Первые дни лучше было, а сейчас всё хуже и хуже.

Господи, воля твоя…

Был знатный большевик Сормах для всех как каменная стена, а тут рассыпаться не кусочки начал…

Что, делать-то?

Надоумил бы кто!

На путь истинный поставил…

Тут от безысходности и отчаяния мне в голову дикая мысль пришла.

В бумагах, что мы нашли на башне инженера Эйфеля, была схема какой-то электрической машины. Я в физике не силен, но так мне показалось. Конечно, не все листочки целые были, от каких-то одни клочки и огарочки остались, но было на них изображено что-то электрическое.

Таким образом, имелась некоторая вероятность, что островитяне вывели нас из строя каким-то электричеством. Каким? Леший его знает. Я со школы только про постоянный и переменный ток помнил, но чем первый от второго отличается — убей, не скажу.

Может… клин клином?

Когда я в психиатрическом отделении Вятской губернской земской больницы ещё до войны с японцами смотрителем на хлебушек себе зарабатывал, была там электрическая машина. Пациентов током и лечили. Я даже как-то помогал. Выдали мне резиновые толстенные рукавицы и я ноги пользуемого держал. Колотило его во время лечения, временами дугой выгибало. Что удивительно, некоторым такое изуверство и помогало.

Может, и сейчас поможет?

Где тут такая машина может быть? В больничном центре Святой Анны. Там ещё с семнадцатого века душевнобольным помогают.

Попробовать Сормаха током полечить? Нет? А, ещё у меня какие-то варианты имеются?

— Полечить, говоришь, Николай, тебя?

— Да, что угодно делай. Хоть голову отрежь и обратно пришей! — на Сормаха смотреть было больно, а другим каково? Николая Гурьяновича-то я каждый день своими зверьками хоть как-то пытаюсь на ноги поставить.

— Ну, так радикально мы пока делать не будем. Есть способ, но не знаю — поможет ли…

— На всё я, Нинель, согласен. Давай пробовать будем.

— Давай.

Кстати, недалеко от того места, где мы сейчас, больничный центр Святой Анны и находится.

Так, а если всем отрядом нам туда переместиться? В психиатрической больнице-то нас точно островитяне искать не будут.

Я высказал свои мысли военному коменданту Парижа. Он одобрил моё предложение и около полуночи мы уже входили на территорию лечебного заведения через павильон Маньяна.

Разместились мы, что делать — война, в часовне Святой Анны, не в палатах же, там все места были заняты.

Большие и серьезные дела среди ночи не начинают.

— Утром твоей головой и займемся, — уведомил я Сормаха.

— Быстрее бы…

— Мозги — дело темное и далеко непознанное, торопиться не будем, — настоял я на своем.

Глава 37 Лечение электрическим током

— Темное… — согласился Николай Гурьянович. — Темней не бывает.

Видно было, что какой-то ещё и вопрос у него на языке вертится. Вас бы привели в психиатрическую больницу, тоже вопросы бы возникли.

— Ты, Нинель, чем, лечит-то меня думаешь? — сказано это было Сормахом излишне безразлично.

— Током, — не стал я вдаваться в подробности.

— Током… — это было произнесено комендантом Парижа уже уважительно.

К электричеству здесь отношение особое, не привык ещё народ к нему. Кто-то и за чудо считает.

— Если утром лечиться будем, то уже сейчас ни пить, ни есть нельзя, — ограничил я свободу действий Сормаха.

Кстати, чуть об этом я не забыл сказать. В вятском психиатрическом отделении всегда так делали. Нам, смотрителям, поручали следить, чтобы у пациента перед процедурой в течение шести часов в роту и маковой росинки не было.

— Хорошо, хорошо. — кивнул Сормах.

С докторами не спорят, разумные больные им безоговорочно подчиняются.

Аппарат в больничном центре Святой Анны оказался такой же, как в Вятской губернской земской больнице. Вернее, в ней — такой же как тут. В России пока таких электрических машин не делали, покупали в Германии.

Кресло с подголовником, куда следовало поместить пациента, внушало уважение — было массивным и даже на вид дорогим. Чуть ли не из черного дерева.

Николай Гурьянович на это сооружение посмотрел с явной опаской.

— Не угробишь?

— Постараюсь.

— Точно?

— Точно.

Руку на сердце положа — полной уверенности в этом у меня не было. Сам я электрическим током больных никогда не лечил, но когда-то начинать надо. Не с самого сильного разряда я за это дело примусь и не долго его через голову Сормаха пропускать буду. Не поможет, дальше, как и что думать буду.

— Привязать тебя, Николай Гурьянович, надо. — я указал на кресло Сормаху.

— Зачем ещё?

— А, чтобы не убежал, — пошутил я.