Моя Оборона! Лихие 90-е. Том 2 (СИ) - Март Артём

— Пиджак! Смотрите, какой пиджак! — Прокричала она скрипучим голосом, предлагая его Фиме. — Внучок, посмотри, прям на тебя сшит!

— Да не, ба, спасибо! — Отмахнулся улыбчивый Фима.

— Ну вот смотри, нормальные такие апельсины.

Степаныч подошел к худенькой скрюченной армянке-старушке, сидящей за поставленными друг на друга ящиками. В верхнем, наполненном с горкой, желтели мелковатые апельсины.

— А это апельсины или мандарины? — Заинтересовался Фима.

— А? — Зычным голосом отозвалась старушка.

— Апельсины, говорю, или мандарины?

— Апельсин, дорогой. Эт апельсин!

— Ну вот. Давай возьмем, — подбоченился Степаныч, — взвести-ка нам килограммчик.

Степаныч полез во внутренний карман куртки, достал пухленькое портмоне.

— Да не, че-то они какие-то так себе. Суховаты.

Фима взял апельсин, покрутил подржавевший фрукт в руках.

— Абхазский, — покивала старушка и проговорила что-то на армянском. — Это абхазский!

— А вон, гля, — Фима кивнул вдаль.

Все мы обернулись. Там, в конце ряда, чуть сбоку, стоял белый проржавевший пирожок. Распахнутое его нутро демонстрировало потенциальным покупателям коробки, полные апельсинов. Еще несколько, торговец пузатенький, но высокий армянин в коричневом жакете на черный свитер и кепке-аэродроме, выставил перед открытыми дверями, на земле. Его помощник, худощавый и горбоносый парнишка со смуглой кожей, уже обслуживал клиента, взвешивал на больших весах непрозрачный пакет.

— Те, вроде, получше. Крупные, — сказал Фима.

— Да ладно. Давай уж тут возьмем, — ответил Степыныч.

— Не, ну ты че, Степаныч? У тебя друг в больничке, от огнестрельной раны лечится, а ты ему вот эти недомандарины привезешь?

— Фима, да че то этот армян мне не нравится. Больно у него рожа хитрая.

— Боишься, обвесят? — Хмыкнул Фима.

За их спором я не очень следил. Все потому, что мое внимание было приковано к кое-кому другому. В толпе разномастного народу, словно овчарки среди овец, шли четверо мужчин. Одного из них, полного, бритого налысо, одетого в деловой костюм с галстуком под коричневую кожанку, я знал. Это был Маленький Чоба — авторитет местной этнической ОПГ, состоящей из армян. В сопровождении своих братков он прогуливался по рынку, надменно поглядывал на окружающих, шутил со своими на своем языке.

В конце восьмидесятых, еще до того, как Кулым привел сюда черемушенских, а мясуховские представляли из себя в основном свору разрозненных молодежных группировок, почти весь город ходил под армянами.

Они контролировали и нарождающиеся тогда Черемушки, и погибающий Армавирский мясокомбинат, хозяйничали на промзоне, гоняя молодые банды Кирпичного. Но крепче всего армяне обосновались в старом Армавире — в одноэтажных районах, протянувшихся от Кубани, до Урицкого моста. На их территории была армянская церковь, а также, к их удаче, армавирский центральный рынок.

Когда в начале девяностых в Армавире появилась молодая кровь в виде черемушенских, а мясуховские с Кирпичным набрали силу, этническая группировка, всерьез сцепилась с черкесами и сдала позиции. Не вывезла она натиск новых игроков. Армян оттеснили в старый Армавир. В то время город бурлил от передела едва-едва появившейся частной собственности, но армянам так и не дали занять их прежние владения.

Правда, установившийся статус-кво нарушать они особо и не стремились. В большей степени этому способствовало серьезное развитие торговли на центральном и еще одном, вещевом рынке, протянувшемся под Урицким мостом. Армяне отлично кормились с этих жирных точек.

Главарь банды Маленький Чоба, настоящего имени которого я не знал, разбогател еще сильнее, когда отхватил в собственность часть рынка.

Эта занятная история произошла год назад. Насколько я понял, директор рынка, ходивший тогда под его владельцем, тоже армянином, просто взял и въехал на своей волге в машину одного из мясуховских. Скандал был, что надо.

Горелый — главарь мясуховских, кинул собственнику рынка предъяву, заплатить за ущерб. Оплатой обнаглевший тогда Горелый видел не что иное, как долю вправе на собственность, на весь рынок. А точнее сказать — половину рынка. Естественно, несчастный владелец обратился за помощью к своим. К Маленькому Чобе.

Тот отнесся к брату-армянину по-божески и за помощь запросил не полрынка, а всего лишь четверть. Загнанному в угол бизнесмену не оставалась ничего, кроме как согласиться.

Состоялась стрелка. Владельца рынка заставили заплатить за ущерб деньгами, а директор — виновник всей свистопляски, отдал мясуховским машину — свою Волгу, и, вдогонку, переписал на Горелого двушку в центре города. На том и порешили. Как всегда, бывает в девяностых, весь гешефт поимели бандиты.

А больше всех проиграл как раз владелец рынка, который к девяносто пятому лишился половины имущества, (отписал Чобе), а к девяносто седьмому и всего рынка. Цена защиты оказалась для него высокой, и я не знал, что случилось с этим несчастным дальше. Как выяснилось, бизнес, особенно бандитский, не щадит даже своих по нации.

— Вить, ну ты идешь? — Выбил меня из размышлений звонкий голос Фимы.

Я еще пару мгновений сопровождал взглядом Чобу, шедшего, кстати, в нашу сторону, а потом обернулся. Степынч с Фимой уже топали к торговцу апельсинами.

— Свежий апельсин! Только утром привез! — Сманивал армянин Степаныч на покупку. — Смотри! Прям блестит! А сочний! Вот, дорогой, посмотри!

Армянин в аэродроме взял один из апельсинов, вскрыл точеным-переточеным ножом мягкую корку, пустил фрукту сок, потом разломил. Протянул по половине Степанычу с Фимой.

— Ну, ништяк ваще, — сказал Фима, попробовав и утирая подбородок, — сладкий!

— Ну да, пойдет, — Степаныч посмотрел на продавца с подозрением.

— Думаешь, обманет? — Шепнул ему я.

— Ну. Меня, знаешь, сколько раз тут обвешивали? За ними глаз да глаз нужен.

Я кивнул. Потом сказал:

— Ладно. Нам килограмм.

— Щас сделаем, — покивал армянин и проговорил что-то своему помощнику.

Тот кивнул, взял непрозрачный пакет с рекламой пепси-колы, стал накидывать с ближайшего ящика. Потом вдруг проговорил что-то себе под нос, полез в кузов пирожка.

— Ну не пожалеешь, слушай! Завтра еще покупать прибежишь!

— Нам в больницу к дружбану их оттарабанить надо, — сказал улыбчивый Фима.

— Во! Витамин твоему другу будет! Быстро здоровье вернет!

— Угу. Ихние апельсины и от запора, небось, помогают, — сказал, тихонько переместившись поближе к весам Степаныч.

Помощник выскочил из машины, стал снова набирать наверх из ящика. Потом понес на весы.

— Чуть больше получилось, — сказал аэродром, перемещая грузики по шкалам весов. — Кило двести. Ничего?

Степаныч насупился.

— Да ничего! — Опередил его Фима. — Апельсины хорошие! Я б и сам поживал. Ну че, ты Степаныч, не жадничай!

— Вы доллары принимаете? — Спросил я.

— Не! Рубли только.

Степаныч снова достал портмоне.

— Сколько?

— Две семьсот пятьдесят. Скину вам двести, раз уж вы такой хороший покупатели!

Степаныч молча отслюнявил купюры. Передал армянину.

— Сочтемся, — сказал я.

— Ай, — Степаныч махнул рукой.

Взяв пакет, который оказался маловат для такого количества фруктов, Фима пошел на выход, перед нами.

— Неси аккуратней, ща ручки порвутся, — предостерег его Степаныч.

В следующее мгновение, растянувшаяся добела ручка, и правда лопнула. Пакет повис на единственной уцелевшей, и апельсины высыпались, покатившись по асфальту.

— Ну мля! Накаркал, — буркнул Фима и стал собирать их обратно. — Мля, а че этот с плесенью? А этот? Че за херня?

Мы со Степанычем приблизились. Сели вокруг рассыпанного, прямо посреди потока людей.

— А этот нормальный. И этот тоже, — взял Степан те, что были сверху.

— Сученышь, — прошипел я. — Наложил гнили в середину и хорошими прикрыл.

— Вот знал же, что какая-нибудь херня будет, — зло проговорил Степаныч.