Польская линия - Евгений Васильевич Шалашов

И вот, настал день «Т». Про рассадку я уже говорил, не упомянул только, что слева от меня, за приставным столиком с «Ундервудом», сидела девушка-машинистка. Взять на допрос машинистку подсказал мудрый Артузов. Официально, чтобы и Троцкий и Дзержинский получили по экземпляру протокола допроса каждый, а реально… Ну, Артур же знает мой почерк.

Я начал стандартно. Время допроса, место, не позабыл упомянуть присутствующих здесь товарищей, за что заработал недоуменный взгляд товарища Троцкого – мол, к чему такая бюрократия? но сумел погасить его легким кивком – мол, положено так. Биографические подробности нас особо не интересовали, но пришлось печатать, что по социальному происхождению и положению Михаил Николаевич Тухачевский происходит из дворян, из польской шляхты (такую подробность я и не спрашивал, зачем она мне?), получил образование в Пензенской гимназии, Московском кадетском корпусе и Александровском военном училище.

Наконец, когда мы дошли до занимаемой должности и было установлено, что с Фуркевичем он познакомился только в апреле сего года, я спросил:

– Когда вам стало известно о предательстве вашего начальника отдела? И от кого это стало известно?

Тухачевский замешкался, обдумывая ответ, зато подал голос товарищ Троцкий:

– Почему мне не доложили о предательстве Фуркевича?

Вот, этого-то я и боялся. Если присутствует высокий чин, жди вопросов, что станут мешать допросу. Ишь, в рифму. Подавив первое желание – рявкнуть на возмутителя спокойствия (ага, рявкни на Троцкого…) и второе – начать обстоятельный рассказ, что не успели, времени мало прошло, а по сути – вилять хвостом и оправдываться, выбрал третье – строго посмотрел на Льва Давидовича и приложил указательный палец к губам.

Товарищ Троцкий, кажется, ожидал какой-то другой реакции. Теперь же он снял пенсне, протер его и вытаращился на меня, словно на редкую птицу. Зато Феликс Эдмундович, от которого не ускользнул странный жест подчиненного, позволил себе легкую улыбку, тут же спрятанную в бороде.

Пока мы обменивались взглядами, Тухачевский «созрел» для ответа.

– О предательстве Фуркевича я узнал позавчера, от него самого, – сообщил командующий фронта.

– А поподробнее?

– Фуркевич пришел ко мне в кабинет и сообщил, что выполняет поручение польской разведки. Что он завербован неким польским офицером, и его задачей стало ослабить мощь фронта. Для этого он получил от поляков золото, чтобы подкупить губернский военкомат, а те должны были освобождать призывников от службы в армии. Услышав такое признание, я потерял голову, выхватил револьвер и начал стрелять.

– И вам не пришло в голову, что Фуркевича следовало арестовать, а потом передать в особый отдел фронта для допроса?

– Я же вам уже сказал, – с некоторым раздражением ответил Михаил Николаевич. – Я потерял голову. В этот момент я думал только о судьбе фронта, о том, что подразделения несут каждодневные потери. Понимаю, что мои действия напоминают самосуд, и я готов понести наказание. – И тут комфронта обернулся к товарищу Троцкому и прочувственно заявил: – Я готов понести любое взыскание, наложенное на меня партией и лично вами.

Вероятно, Тухачевский ждал, что его высокий покровитель сейчас вскочит с места, начнет о чем-то говорить, но я испортил все ожидания, постучав костяшками пальцев по столу, привлекая его внимание:

– Михаил Николаевич, вы сейчас разговариваете со мной, а товарищ Троцкий станет говорить с вами, когда мы закончим допрос. – Так как мой подследственный продолжал смотреть в сторону Троцкого, пришлось постучать еще разок, и добавить: – Алло, товарищ командующий – сюда посмотрите.

Слегка сбитый с толка Михаил Николаевич, повернулся ко мне и высокомерно спросил:

– А что еще вы хотите узнать? Я вам все рассказал, что же еще?

– Да мы только начали. У меня к вам еще множество вопросов. Начнем с самого простого – сколько раз вы стреляли в Фуркевича, из какого оружия, и где оно?

– Стрелял из нагана, – сообщил Тухачевский. – А сколько раз – не помню. Наган, если вас интересует, я отдал товарищу Смилге, члену РВС фронта.

Молодец Смилга. Еще не хватало, чтобы Тухачевский пришел на допрос с оружием. Хотя…

– У вас есть при себе какое-нибудь оружие? – спросил я.

Командующий фронта встал с места, демонстративно потряс пустой кобурой, похлопал себя по бокам. Фыркнул довольно презрительно:

– Если желаете – можете меня обыскать.

Эх, а мне ужасно хотелось обыскать комфронта. Не будь здесь Троцкого, так бы и сделал. Впрочем, а какого черта я стану церемонится?

– То есть, вы не возражаете? – для проформы поинтересовался я, а потом, без малейших угрызений совести пошел обыскивать комфронта. И впрямь, ничего нет.

Я услышал звук, наподобие клекота со стороны зрителей, но не понял – осудительный, или одобрительный, но мне уже стало по барабану. Я на работе, и проблема – поссорюсь ли с сильными мира сего, меня уже ни капли не волновала.

– Спасибо вам за содействие, теперь можно сесть, – поблагодарил я Михаила Николаевича и спросил: – А правда, что в военном училище вы считались отличным стрелком?

– Я был чемпионом Второго Московского кадетского корпуса, чемпионом и вице-чемпионом Александровского военного училища по стрельбе из револьвера, и из винтовки, а также по фехтованию на саблях, – вскинул подбородок будущий маршал.

Впрочем, у меня появились сомнения – а станет ли в этой реальности Тухачевский маршалом? Вон, товарищ Троцкий очень внимательно вслушивается в наш диалог и, похоже, что ему интересно.

– Как замечательно! – порадовался я за такого разностороннего человека, и задал новый вопрос: – Как же вам удалось стать чемпионом, если из пяти выстрелов, да еще с каких-то пяти шагов, только один оказался смертельным?

– Я же вам сказал – я был в душевном расстройстве. В таком состоянии сложно прицелиться даже с трех шагов.

– А откуда в теле Фуркевича взялись пули из браунинга?

В подтверждение своих слов я вытащил все пять бумажек и принялся нарочито медленно их разворачивать, комментируя свои действия:

– Вот эти четыре, – сложил я рядышком смятые свинцовые пульки. – Как можете убедиться калибра шесть-тридцать