Изнанка. Том 2 - Самат Бейсембаев

было моё изумление, когда я увидел, как некоторые из числа благородных ложась на специальные деревянные помосты, облегчали свои желудки, а потом как ни в чем не бывало, возвращались назад и продолжали пировать. Только сейчас ко мне пришло понимание, куда уходила вся эта приготовленная снедь. В этот момент во мне взыграло то благородное чувство, из-за которого человечество все еще не ожесточилось окончательно, и не погубила себя — сострадание. Сострадание к этим бедолагам, вынужденные трудиться до стертых рук для того, чтобы будь то сын, будь то дочь, сумели надломить кусок хлеба вечером за ужином. Как-то само собой возникло обещание самому себе, сформированное без надлежащего понимания, что я, именно я сумею разрушить эти устои и помочь брошенным, страдающим, влекущим своё жалкое существование.

— Ночь сегодня особенно лунная, — услышал я хрипловатый голос за спиной.

Повернувшись, зрение мое извлекло в свете лун белёсые глаза, внимательно меня осматривающие. Белые волосы, белые брови, бледная кожа, синие вены — альбинос. Его внешность бросалась в глаза еще там, в зале, поэтому мне не составилось труда понять кто это.

— Да, ночь сегодня прекрасна, — бросил я дендрийцу.

— С того самого первого дня, как я открыл глаза в этом мире, меня привлекал свет лун. Наверное, потому что мы похожи, — его хрипловатый голос с умиротворенным тембром притягивал и усыплял тревогу, как голос матери способно успокоить неспокойное дитя, — днем прячемся от солнца, а ночью взираем на этот мир и людские судьбы, не давая тьме окончательно погрузить их в их страхи.

Я молча смотрел на него, даже не пытаясь придумать ответ его словам, потому что банально не понимал, о чем он и что имеет в виду. И к тому же, мне казалось, у него есть продолжение. Но продолжения не было. Вместо этого он сунул руку себе в карман, вынул оттуда какой-то мелкий предмет и протянул его мне. Я также молча принял подношение. Синий с одной стороны, красный с другой, перерезанный желтыми нитями в замысловатую вязь овальный камушек, с одной стороны гладкий, как кожа младенца, а с другой шершавый, как кожа старика. Он приятно перекатывался меж пальцев и ладони.

— Это подарок от моего народа, — между тем, сказал он, улыбнувшись. — Советую вам побывать в наших краях, — бросил он, казалось бы, на первый взгляд не связанное предложение и ушел прочь.

Еще какое-то время я сначала смотрел ему в спину, а затем еще покрутил в руке камушек; положил его себе в карман и, кривя душой, вернулся к пиру, который под влиянием вина и медовухи, раззадорил гостей и шум веселья, споров, тостов, пожеланий, хвастовства, планов стоял неимоверный. Едва успев занять своё место, кто-то один начал распевать песню. Гости разом притихли, а затем один за другим начали подхватывать слова, сливаясь в один. Дальние ряды начали стучать дном кружок о стол, а ближайшие милейшие, не обрывая песню, одним тактом подойдя ко мне, своими хмельными улыбками подхватив меня и мою женушку, понесли нас к опочивальне в нашей башне. Под гомон грубых глоток и похабные, вульгарные советы, летящие нам в след, мы заперли дверь и остались наедине в тусклом свете от огня в камине и лунной ночи, проникшей из окна. И в этом самом свете луны, стоя ко мне спиной, силуэт моей жены, молодой жены, взбудоражил моё воображение. Как бы я не отвертывался от вульгарных советов, но мысль они свою заложить-таки сумели: кровь ударила в голову, сердце заволновалось, чело взмокло и ладони вместе с ним, а там…впрочем, эти подробности я деликатно пропущу. Медленно, будто бы боясь спугнуть свою добычу, я подкрадывался к ней, а правая рука, оборвав все связи с головой, тянулась к ее шнурку на спине. В миг, когда воображение рисовало всеми пестрыми красками; в миг, когда пальцы едва касались кончика шнурка…, все прекратилось: с резким оборотом ее рука взметнулась, и такая хрупкая, такая нежная ладонь показалась кувалдой. Будь рядом со мной что-то, я бы обязательно об это споткнулся и лицом бы встретил пол, а так я всего лишь, как листик на ветру…я как листик на ветру отлетел прочь.

— Да что ты себе позволяешь? — ее лицо разрезал оскал, словно она брезговала. — Как ты вообще смеешь ко мне прикасаться? Ты — безродный, нищий, чернь. Арргххх, — она ходила по комнате из стороны в сторону, а вид был такой, словно она наступила на нечистоты, — я, итак, это долго терпела. И все из-за отца, который настоял на этом. Сначала, по его приказу, общалась с этим твоим…как его…Максимилианом, а теперь…нет, нет, нет…с меня хватит. Завтра же пойду и скажу ему, чтобы разорвал все. Что ты уставился на меня? — обратила она на меня, наконец, внимание, — пошел вон отсюда — ты — недостойный, — закричала она. — Ты чуть было ко мне не прикоснулся. Еще бы немного, и я бы не отмылась от подобного позора.

Не успел я опомниться от такого, как уже был выставлен за дверь. Честное слово, я настолько опешил от случившегося, что даже не успел разгневаться. Уже после, как ко мне начало приходить осознание, я осознал, что злиться стоя носом о дерево двери было глупо.

— Да что за жизнь это такая? — посетовал я, и, развернувшись, ушел, еще не придумав куда.

Я опустил голову, и холодные капли воды потоком опускались на затылок, затем стекая по шее, лопаткам и спине, приятно охлаждали раскалённые пробежкой мышцы. Сегодня я бежал быстрее, сегодня я бежал дольше, надеясь, что вместе с изнурением придет и спокойствие — не пришло: запах спаленного пергамента и выгоревших чернил все еще стоял в носу. А ожог на пальцах никак не давал забыть. Едва я развернул бандероль и, уткнувшись в содержимое, сразу же узнал этот витиеватый почерк, как ко мне пришла догадка — понимание, о чем она. Мне не хотелось этого делать, но меня захватила буря, и вырвавшийся сноп огня прямо из ладони спалил ее.

— Я так понял, ты не поедешь, — произнес Танул, смотря на пепел на полу, когда я вошел в комнату.

— Ты спрашиваешь или констатируешь? — спросил я.

— Констатирую.

— Не поеду, — подтвердил я.

— Жаль.

— Почему это жаль? Да как ты вообще понимаешь, о чем речь? — развел я руками.

— Что тут понимать-то? — развел руками он. — Близится дата свадьбы. И не сложно догадаться, что тебе придет приглашение. А что-то такое — я про твою реакцию на это, — указал он рукой на пепел, — я предполагал.