Егерь: назад в СССР (СИ) - Рудин Алекс

Для убедительности человек строил такие угрожающие гримасы, как будто собеседник мог не только слышать его, но и видеть.

— Всё, до завтра!

Человек в костюме с силой брякнул трубку телефона на рычаги. Потом достал из бокового кармана пиджака большой белый платок с голубыми узорами. Этим платком он вытер вспотевшую шею и нетерпеливо посмотрел на нас.

— Что случилось? Паша, что-то срочное?

Я решил, что лучше повести разговор самому и шагнул вперёд.

— Здравствуйте! Меня зовут Андрей Синицын. Я ваш новый егерь. То есть, не ваш, а Ленинградского общества охотников и рыболовов. Но жить и работать буду у вас.

Человек выскочил из-за стола и подбежал ко мне.

— Отлично! Отлично! Наконец-то! Ведь никакого покою нет! Каждый год ходят и роют! Ходят и роют! Даже днём! Совсем обнаглели!

— Кто? — растерявшись, спросил я.

— Да кабаны же! — воскликнул человек. — Сколько раз я Ильичу говорил: выпиши лицензию на отстрел! Так и не выписал! А теперь — что уж!

Человек крепко стиснул мою руку и принялся её трясти, словно собрался оторвать.

— Фёдор Игнатьевич Голошеев — председатель Черёмуховского сельсовета.

— Андрей Синицын, — ответил я.

— А по батюшке?

— Иванович.

— Ты когда приехал, Андрей Иваныч? Только что? Ничего! Сейчас мы тебя разместим. А завтра и за работу, верно? Работы много!

Он вернулся за стол и перевёл задумчивый взгляд на большую карту посёлка, которая висела на стене.

— Куда бы поселить тебя? К старухе Ваниной, что ли? Она бабушка одинокая, тихая. А ты ей по хозяйству поможешь, если что, а?

— Фёдор Игнатьевич! — сказал я. — Если кому помочь надо — я и так помогу. А нельзя ли мне отдельное жильё? Сами понимаете — работа такая. То в лес ночью надо, то из леса. Ружьё у меня. Буду пожилую женщину тревожить.

— Отдельное? Ну, тогда только старого егеря дом. Василия Ильича покойного. Уж не взыщи! Дом старый, но крепкий. Как раз на краю деревни. И мебель кое-какая имеется. Даже посуда осталась.

— Я согласен, — быстро сказал я. — А у Василия Ильича семьи разве не было?

— Семья у него вся ещё в войну погибла, во время бомбёжки, — сказал Фёдор Игнатьевич. — Жена Люба и две дочки маленькие. Василий когда с фронта вернулся, тогда только и узнал. С тех пор и жил один. Егерем устроился, да всё в лесу и пропадал.

Мы помолчали.

— Ну, иди тогда, устраивайся, Андрей Иваныч! — сказал председатель. — И правда, нехорошо, что дом пустой стоит. Да по дороге ко мне домой зайди. Скажи Марье, чтобы постельное бельё тебе дала чистое и подушку с одеялом.

— Не надо, Фёдор Игнатьевич! — попробовал отказаться я.

Но председатель и слушать не стал.

— Некогда мне препираться! И вот что — пусть Марья обедом тебя накормит. Голодный же с дороги.

— Меня Катя в медпункте чаем с пирогами напоила, — сказал я.

— Ну, это правильно, — ответил председатель. — А что у тебя с головой?

— Ерунда. В машине ударился.

— Погоди-ка! Ты с Володькой ехал? Он пьяный был, что ли?

— Нет, Фёдор Игнатьевич! Кабан на дорогу выскочил.

— Опять кабан? Я же говорю — нет от них спасения! Уже на машины кидаются! Ты иди, иди, Андрей Иваныч! У меня дел по горло! Успеем наговориться ещё!

Председатель выразительно провёл ребром ладони по небритому кадыку.

— А документы? — напомнил я.

— Завтра занесёшь! — махнул рукой Фёдор Игнатьевич, снимая трубку телефона. — Да ключ от дома возьми!

Он открыл ящик стола, порылся в нём и вытащил круглый ключ на верёвочке.

Павел вызвался меня проводить. Он подождал, пока я заберу вещи, и запер дверь опорного пункта на замок.

— Так положено, — объяснил он мне, виновато пожимая плечами. — Там документы. Да и вообще — мало ли...

Решёток на окнах опорного пункта не было и в помине.

— Налево, — сказал Павел, когда мы вышли на центральную улицу.

Кстати, она называлась улицей Советов. А сельсовет стоял на Трудовой улице. Такая вот странность.

Мы шли, не спеша. Рюкзак, по-прежнему, висел у меня за плечами, а ружьё я нёс в руке. Но чемодан Павел у меня отобрал и теперь тащил, изредка перекладывая из одной руки в другую.

Деревня жила. Видеть это было странно.

В той, прежней жизни я привык к деревням, где доживают свой век старики. В таких деревнях заколоченных и разваливающихся домов больше, чем жилых. Если проезжать по такой деревне зимней ночью — то покажется, что дома давно умерли и стоят вдоль дороги чёрными призраками. Редко-редко в каком-нибудь окошке мелькнёт слабый свет.

Летом некоторые деревни наполнялись дачниками. Но ведь это искусственное оживление, не больше. Дачники стригли свой газон, сажали цветы на альпийских горках. Жарили шашлык из покупного мяса и пили пиво. Потом уезжали обратно в город.

А вокруг разваливались пустые фермы и зарастали борщевиком голые поля.

Здесь, в Черёмуховке, было совсем не так. За каждым забором кипела жизнь. По дороге нам то и дело попадались молодые женщины и мужчины, спешащие по совхозным делам. Вдалеке слышались детские голоса.

— У вас тут и школа есть? — спросил я участкового.

— Есть, а как же! — ответил Павел. — Правда, только восьмилетка. Но зато учителя такие — потом в любой техникум поступишь!

— А ты местный?

— Местный. Здесь родился, здесь учился. Потом среднюю школу милиции закончил, и сюда участковым вернулся.

— Не скучно тебе здесь?

— В деревне-то? Когда скучать, если вокруг все знакомые? Это в городе скучно. Куда ни пойди — никого не знаешь. Захочешь поговорить, а не с кем.

Неожиданная точка зрения, но мне она понравилась. В ней чувствовалась правота.

Я вспомнил длинные дни наедине с телевизором, которые частенько бывали в моей прошлой жизни. Соседей по подъезду, которые даже в лифте не отрывали глаз от смартфона.

— Слушай, а телевизоры у вас тут есть?

— Есть кое у кого. Да что в них толку, если они только две программы показывают? По субботам в клуб кино приезжает — и то интереснее!

— Это хорошо, — улыбнулся я. — Кино — это хорошо.

Вдоль улицы Советов тоже вовсю цвела сирень. Её высаживали почти перед каждым палисадником, и разрасталась она буйно и своенравно.

Syringa vulgaris, неожиданно вспомнил я латинское название сирени. Сирень обыкновенная.

Похоже, воспоминания Андрея никуда не делись. Это здорово облегчало мне задачу привыкания к новой жизни.

Да и момент был выбран очень удачно. Никаких старых друзей и знакомых, которые могли бы заметить перемены в моём характере и странности в поведении. А осенью изменения будут не так заметны. Особенно, если я за лето вспомню, как можно больше.

— С чего думаешь начать? — спросил меня Павел.

Я задумался.

— Первым делом познакомлюсь с участком. Пожалуй, завтра и начну. Постараюсь за неделю обойти всю границу угодий.

— Хорошая мысль, — одобрил Павел. — Но в субботу-то отдохни. Кино в клубе, помнишь?

— А сегодня среда или четверг? — спросил я, прикидываясь рассеянным.

— Вторник! — захохотал участковый.

Эх, ещё бы число узнать и месяц! В кабинете председателя я искал взглядом календарь, но не нашёл.

А ведь число должно быть на автобусном билете! Если только я его не выкинул.

Мятый бумажный комочек отыскался в кармане брюк. Я развернул его. Десятое июня. Вторник.

Вот и ещё один кусочек мозаики встал на своё место. Теперь хорошо бы найти календарь и убедиться, что в семьдесят пятом году десятое июня выпало именно на вторник.

— Ты что там разглядываешь? — спросил Павел.

— Номер билета смотрю.

— И как?

— Счастливый! — улыбнулся я.

— Давай мы сначала вещи занесём, а потом к Голошеихе сходим? — предложил Павел.

— Почему Голошеиха? — поинтересовался я.

— А как? — удивился Павел. — Мария Антоновна замужем за председателем Голошеевым. Значит, Голошеиха и есть!