Пункт назначения 1978 (СИ) - Громов Виктор

Я не стал спорить.

Сосед склонился над плитой, поддел сестренку под спину, под коленки, поднял, прижал к себе, перехватил, как младенца. Потом тихонько свистнул.

– Юлька, уходим!

Пес тут же присмирел, встал рядом. Ирка не проснулась. Она прижалась щекой к соседской рубашке, улыбнулась во сне.

– Идем? – Сосед вопросительно глянул на меня.

А я задал последний вопрос, который отчего-то казался мне важным.

– Почему вы мне раньше ничего не сказали? Почему не объяснили? Тогда, когда я лез в окно?

Он криво улыбнулся. Только вины в его улыбке я не почувствовал.

– А ты бы поверил?

Что я должен был ему ответить? Конечно, поверил бы! Правда, это вряд ли бы мне чем помогло.

Напоследок я обернулся и губы мои прошептали:

– Спасибо, Лачи!

Если бы я смог, я бы высек эти слова на той самой плите, где фантом уложил мою сестру. Только это уже не имело смысла.

В подъезде, при свете лампочки, я наконец-то разглядел соседа. Подножка и полет лицом в щебень бесследно для него не прошли. Лицо у него было исцарапано. Под глазом наливался синяк. Подумалось, что рукам тоже должно было достаться. За Иркиной спиной я этого не видел.

Мне стало не по себе. Пусть я и понимал, что иного пути не было. Столкнись сосед с фантомом, еще неизвестно, чем бы это закончилось для него. И все равно, подножка оставалась подножкой, не самый честный способ воздействия. Не самый лучший аргумент.

Сам дядя Толя вел себя, как ни в чем не бывало. Претензий не высказывал.

Юлька с крыльца рванул к хозяйской двери, уселся, завертел хвостом, подметая плитку, заскулил. На этот раз нетерпеливо и радостно.

– Погоди, – сказал ему сосед, – нам Ирочку надо донести до дома и Олегу помочь.

Пес громко повздыхал, глянул укоризненно на нас, понял, что вздохи не помогут и побежал наверх. Дверь оказалась не заперта. Уходя мы совсем не подумали о замке. Я пошарил по карманам, заглянул под коврик. Ключа нигде не было. Толкнул дверь – в коридоре горел свет. Было тихо и пусто. Мама так и не вернулась.

Ирку уложили на родительский диван. Я стянул с нее сандалии, смочил большое полотенце, осторожно обтер открытую кожу от пепла и соли, промокнул глубокие царапины на ногах. После укрыл сестренку простыней до подбородка.

Дядя Толя тихо пережидал на кухне. Юлька улегся возле входной двери и задремал. От столкновения с тенью обессилил даже он.

Свет Ирке я выключать не стал. Она тихонько спала. Лицо у нее было спокойным, расслабленным, трогательным, как у всех крепко спящих детей. Снилось ей что-то хорошее. Ирка счастливо улыбалась. Мне до жути захотелось погладить ее по голове, но я не рискнул. Лучше пусть спит. Ей надо набираться сил.

На кухне я вынул из холодильника треугольник с молоком и протянул соседу.

– К глазу приложите. К синяку.

Тот хмыкнул.

– А толку-то? Не поздновато?

Но пакет к лицу прижал.

Я же, склонившись над раковиной, принялся умываться одной рукой. От пепла, от соли чесалась кожа. Хотелось смыть с себя все вместе с воспоминаниями, вместе с пережитым ужасом. Как говорила бабуля? Водица-водица, утекай без следа, уноси с собой печали-хворобы…

Пусть утекает. Я плеснул от души и основательно переборщил. Почувствовал, как вода течет с подбородка за ворот, увидел, как по голубой ткани растекаются темно-серые разводы, как рубашка превращается в грязную тряпку. Это вам не сок от орехов на брюхе! За это мать точно по головке не погладит. Последняя мысль показалась неожиданно смешной. И я, не сдержавшись прыснул. Сосед подхватил. Скоро мы хохотали, стараясь не шуметь, зажимая рты ладонями. До слез, до колик. И вместе со смехом уходило напряжение. На душе становилось легко и свободно.

Я скинул испорченную рубашку на табурет, стянул штаны, остался в одних трусах. Потом склонился над раковиной, плеснул на себя снова, залез под холодную струю с головой, растер шею, прошелся по плечу и взвыл от боли. Тело словно пронзили раскаленным прутом.

Шипя сквозь зубы и ругая себя за неосторожность, я сдернул с крючка полотенце, накинул на волосы, промокнул, как мог, попятился назад и опустился на табурет. Потом повернулся к свету и попытался рассмотреть плечо. Хм… Под кожей разлилась иссиня-черная клякса, похожая на осьминога. Тушка его возлегала над ключицей, уходила на спину, к лопатке, щупальца затейливо оплетали верх руки. Сосед от окна изумленно присвистнул.

– Все так страшно? – спросил я, пытаясь согнуть локоть, сжать-разжать кулак.

Бесполезно. Пальцы были словно ватные. По мышцам слабо бегали мурашки. Любое усилие взрывалось в ладони, пролетало вверх к локтю жгучей болью и застревало в районе ключицы.

– Даже не знаю. – Сосед покачал головой. – Сходи к зеркалу и сам посмотри. Могу сказать одно – такого я никогда не видел.

Я дернулся было в коридор, но вспомнил, что это зеркало разбито, а другое только в гостиной, в шифоньере. А там спит Иринка. Уселся обратно, подумал, что посмотрю, потом, утром.

– Ты чего? – Не понял сосед.

Я пояснил:

– Смотреться негде. Разве, к вам сходить?

Он вытаращил глаза:

– Ты что, не заметил?

Чего не заметил? Спрашивать я не стал, но по моему виду и так было все понятно. Дядя Толя поднялся.

– Пошли, – сказал он, тебя ждет сюрприз.

Сюрприз. Ха! Мягко сказано. Натуральный сюрпризище. Осколков на полу не было. Рядом тоже. Их не было вообще. Зеркало, как и раньше, висело на стене. Целехонькое. Старое, усталое, обшарпанное, с порченной временем амальгамой. Мутное стекло. Темные пятна возле рамы. Мертвое. Это ощущалось сразу. Смотреться в него было не страшно, просто неприятно. В нем не осталось жизни. Даже отражения у него получались унылыми, точно полинявшими.

Я отошел на шаг, распрямился, глянул в упор, не страшась никакой напасти. Хорош, нечего сказать, когда только успел? Я даже не мог вспомнить, когда получил столько мелких порезов-царапин. Вроде, не падал, не бросался в заросли лицом. И, на тебе… Нос ободран, на щеке синяк. Вновь сочится разбитая губа. Одним словом, красавчик. А еще плечо…

На плече был отнюдь не синяк. Казалось, какой-то безумец закачал под кожу черное упругое желе, распределил его равномерно, подобно эполету. Оплел щупальцами-косичками бицепс, спустил их почти до локтя.

Я осторожно коснулся «осьминога» подушечками пальцев. Чуть выпуклый, плотный, горячий. Вздохнул, поморщился, словно откусил лимон. Уже сейчас было видно, если не случится чуда, это все придется резать, чистить. Потом долго и муторно заживлять. Удивлюсь, если обойдется без пересадки кожи.

Тут же себя успокоил – если это плата за счастливую жизнь, мою и Ирки, пусть будет так, я не против.

– Как тебе?

Дядя Толя устало привалился к стене, смотрел на меня с сочувствием.

– Заживет, наверное… – Мой ответ прозвучал не слишком оптимистично.

Я сходил в комнату, достал из вещей старенькую рубашку, попросил:

– Помогите надеть. А то Иришка проснется, увидит. Не хочу пугать.

Он понимающе кивнул, осторожно просунул в рубашку мою онемевшую кисть. Помог натянуть второй рукав. Дальше я сам застегнул пуговицы почти до горлышка.

– Мы пойдем? – Спросил дядя Толя.

– Конечно, спасибо. – Я протянул ему ладонь для пожатия, дождался ответа. – Идите. Вас Ирочка уже заждалась. Волнуется уже.

Он так тепло улыбнулся, глянул на Юльку, подмигнул.

– Ничего, она у нас привычная. Не переживай. Я часто на работе задерживаюсь.

Вышел в подъезд, притормозил на пороге.

– Олег, ты бы запер дверь.

Я развел руками.

– И рад бы, да нечем.

– Это не беда, – сосед протянул ключ и, не дожидаясь моего вопроса, пояснил: – У Иринки в кармашке был. Выпал, когда я ее поднимал.

Дверь я запер. Послушал, как удаляются по лестнице шаги. Прикрыл гостиную. Потом бросил взгляд на зеркало, на распахнутую дверь, достал с антресолей молоток, добыл в вещах пару носков. Заглянул напоследок в комнату, ставшую хранилищем горя и боли. Портрет Катеньки Евграфовой смотрел на меня Иркиными глазами. Страшное сходство, слишком сильное, чтобы быть простым совпадением. Нужно будет узнать у отца, как он нашел эту квартиру?