Евгений Тарбеев - Дверь в небо, или Жизнь напрокат

По поручению батюшки Иван Федорович завел машину и поехал в соседнюю деревню с запиской к местному священнослужителю, а Оля и Марина пошли в церковь на литургию.

В рясе отец Михаил воспринимался совершенно по-другому. Протоиерей словно перешагнул порог между мирским и горним. Неуместными показались бы сейчас любые бытовые разговоры.

Храм был полон людьми. Оля заметила среди молящихся и женщин, которые утром спрашивали у них дорогу. Воздух наполнял аромат ладана и доносящийся из распахнутой храмовой двери запах луговых трав.

Оля загляделась на горящие свечи перед Казанской иконой Божьей Матери. Язычок пламени, оранжевый с синевой у фитиля, и бело-желтый наверху слегка подрагивал. Оля смотрела на огонек не моргая, обращалась в молитве к Богородице, и постепенно мысли ее убежали далеко-далеко.

Вспомнив их первую встречу с Димой, она мысленно приблизила любимого и развернула перед собой. Образ Димы не хотел держаться — через несколько секунд размылся. Оля усилием сфокусировалась на нем, но он опять потерял четкость. Что такое? Раньше проблем не возникало.

Тем временем, исповедники по одному подходили к аналою в левом пределе храма, где с ними беседовал отец Михаил.

Оля смиренно ждала своей очереди, наблюдала что делают другие и с тревогой думала что говорить. Когда настал ее черед слова нашлись сами собой, словно давно выстроились и тоже ждали этого момента. Потом полились слезы. Много слез. Оля их не стеснялась, но стыдно и горько было признаваться в некоторых поступках себе и пред Богом.

Приехал Иван Федорович ближе к вечеру. И не один, а с двумя священниками. Они сразу же направились в церковь. Протоиерей Михаил к тому часу уже отслужил службу и остался в церкви общаться с прихожанами, которых сегодня было больше обычного. Кто приехал к батюшке за советом, кто за помощью и молитвами.

Девчонкам отец Михаил велел идти домой отдыхать: когда понадобится, я позову.

После исповеди на сердце стало необыкновенно легко. Оля давным-давно не испытывала такой внутренней свободы и поддержки как в эти минуты. Душа пела! Проблемы отодвинулись куда-то к горизонту сознания и не казались теперь неразрешимыми. Оля попробовала увидеть Диму — мыслеобраз на сей раз вернулся без усилий. Сердце девушки откликнулось щемящим, сладким теплом. Что бы теперь не делала Ольга, чем не занималась, она старалась постоянно держать эту сердечную связь с Димой.

Для гостей тем временем истопили баню. Этим занялся Иван Федорович: нарубил дров, натаскал из колодца воды, разжег печь.

Ольга до сего дня ни разу по-настоящему не парилась в русской бане. Подружкам составила компанию жена отца Михаила и от души попотчевала их распаренными березовыми веничками. Городские визжали и охали, а неумолимая хозяйка продолжала работать веником, невзирая на то, что с нее самой пот тек ручьями, и только после двух перерывов позволила гостьям ускользнуть.

Пурпурные от жара девчонки пулей выскочили в предбанник, где с удовольствием вылили друг на друга по ушату ледяной воды из бочки. Кровь стучала в висках, от разгоряченных тел валил пар.

Тут же на столе их ждал ковш с холодным квасом. Они с удовольствием его выпили и, укутавшись в простыни, вышли на улицу под звездное небо. Было прохладно. Где-то под крыльцом стрекотал сверчок, глухо лаяла на соседней улице собака.

Оля подняла лицо к звездам. Алмазные гроздья усыпали небосвод: в городе такую красоту не увидишь. Девушка заглядывала звездам в глаза и чувствовала себя как заново рожденной. На душе легкость и умиротворение.

— Волнуешься? — спросила Марина.

— Знаешь, сама себе удивляюсь — спокойна как никогда. Отволновалась уже.

Марина взяла подругу за руку:

— Все будет хорошо.

— Я знаю. Спасибо тебе, Мариша.

Ночью Оле приснилось, как в назначенный час батюшка послал за ней. Она пришла в церковь, где ее ждали священники.

Прихожан уже не было. Двери храма закрыли, стали совместно молиться.

Спустя какое-то время, то ли от монотонных голосов священников, то ли с непривычки от многочисленных поклонов, у Оли закружилась голова. Иконы закачались как во время морской качки. Язычок свечи, на которую смотрела девушка, раздвоился, стал белым, и затем исчез вовсе, как будто вместо огня возникла огненная дыра. И в то же самое время Оля чувствовала удивительную ясность в голове.

Отец Михаил встал рядом с девушкой, поддержал ее под локоть и прошептал:

— Присядь на лавочку и думай о возлюбленном.

Священники продолжали читать молитвы. Отец Михаил присоединился к братьям.

Девушка тоже закрыла глаза и увидела себя рядом с Димой. Он взял ее за руку и привлек к себе. Она сделала шаг навстречу и очутилась в его объятиях. Все время ее не покидало ощущение, что за ними кто-то подсматривает. Как будто рядом стоял некто и наблюдал. Внезапно ее окатило теплой волной. Оля почувствовал как вместе с ней что-то наполняет ее со ступней, поднимается к коленям, занимая поочередно ноги, тело, мягко втиснулось в плечи, натянуло как перчатки руки и в конце, вытеснило ее из головы. Она перестала чувствовать свое тело как раньше, но описать что изменилось не смогла бы. Просто стало по-другому — как будто душа пришла в движение. В первую секунду мелькнул испуг, но тут помогло осознание, что она в храме, что рядом отец Михаил.

В лицо самым настоящим образом повеяло жаром, словно от костра. Оля открыла глаза и увидела, что священники стоят на коленях. Пламя свечей легло в ее сторону, как будто от них дул ветер. Батюшек можно было видеть, но их там не было: они слились в молитве, стали одним целым и унеслись ввысь.

Оля почувствовала как они непостижимым образом поднимают ее за собой. Возможно, так оно и должно быть. И это тот самый ожидаемый эффект, о котором батюшка упомянал. Ольга приняла свое новое состояние как нечто неприложное и доверилась тому, что будет дальше.

Она с интересом наблюдала за собой. Любопытные ощущения, когда все понимаешь, что с тобой происходит как бы со стороны. Девушка почувствовала как удлиняется лоб, вытягивая череп как карамельную тянучку. Голова пластично изогнулась, все дальше и дальше убегая вытягивающейся частью от тела, которое тоже будто разделилось, и какая-то его часть последовала за головой, утончаясь в струну. Потом еще поворот, завихрение. Провал. Сжатие. Тяжесть подъема. Легкость как будто катишься с горки. Сжатие. Расширение. Еще поворот. Еще и еще.

Исчезло время. Ольга потеряла направление и перестала отслеживать, куда летит повинуясь внутреннему призыву любимого, образ которого она постоянно держала перед собой. Такого близкого и одновременно далекого.

Из сказанного Провидицей я сделал вывод, что у меня осталось совсем немного времени, чтобы вернуться в собственное физическое тело. Смысл этого состоял в том, что если я не сумею отыскать за отпущенный короткий срок способ вернуть свое тело, то на Земле как самостоятельная единица — индивидуум, человек, я прекращу свой земной век. Сколько мне еще отпущено?

Я заметил странную особенность, которая вначале несколько меня удивляла: осознав свое положение, я не испытывал ни малейшего страха или беспокойства. Да и с чего бы им взяться? Страхи я оставил той темной ночью у багровой реки.

Находясь за гранью смерти в обыденном ее понимании, все приобрело другие оценки. Многие прошлые переживания и проблемы выглядели теперь детской возней в песочнице, малозначительными, ничтожными. Я хотел вернуться, продолжить жизнь с тем опытом, что обрел в нематериальной безграничности и чувствовал, что на Земле меня ждут много незаконченных дел. Жизнь будет определенно другой и досадно, если ее продолжение не состоится — придется начинать потом все сначала.

От этой мысли защемило в груди — я хотел быть как все, пройти до конца свой путь на Земле, погулять под солнцем. А что есть Солнце? Я напрягся, связывая в памяти слово с тем реальным явлением, которое оно отражало. К счастью, ощущения о нем остались. Солнце я помнил.

Вероятно, опыт — это и есть установление связей между понятиями и объектами, которые они обозначают. А быть человеком — его переживать, чувствовать взаимоперетекание внутреннего и внешнего. Я в таковом случае, после того как прошел адаптацию, был человеком в меньшей степени. Многое ушло, истерлось в памяти и в сердце.

Я перебирал в уме то, что осталось, и старался пережить в ощущениях воспоминания о физическом мире. Наибольшие изменения претерпело понятие «времени». Провидица сказала «мало времени», а я не чувствовал, что за ним стоит. Странно, но для меня теперь год и день отзывались одинаково. Я сознавал фонетическую разницу между ними, улавливал смысл, но ни мог припомнить ничего из своего земного опыта, что могло бы мне показать разницу в ощущениях. Давно, вчера, позавчера, завтра. Воспоминания такого рода исчезли, как исчезло само значение времени. Здесь, в измерении неугасимого света, вечность пролетала как один миг, а мгновение могло растягиваться в вечность.