Злая Русь. Пронск - Даниил Сергеевич Калинин

Нет, еще ничто не кончено — так думал Годжур, отпуская туаджи и готовясь ко сну в позолоченном шатре Кадана. Он распорядился дать нукерам хороший отдых и досыта накормить их — все одно завтра они добудут новую еду… Или умрут. Но мысли о последнем кюган гнал от себя — а сейчас он и вовсе размечтался разделить ложе с какой-нибудь беловолосой девой орусутов, вкусно пахнущей чистой кожей. Говорят, они все много и часто моются в банях… Для монгола подобные мысли были отвлечением от будущего тяжелого, опасного дня, что может кончиться и победой — или наоборот, принесет скорбь и смерть… Да, смерть! Ибо Годжуру лучше умереть под стенами крепости орусутов самому — чем от рук палача разгневанного Бату-хана, узнавшего, что выборный темник не смог взять небольшого града, обороняемого горсткой защитников! Ведь ларкашкаки может приказать казнить не только его, но и всю семью в далеком монгольском кочевье… Да, лучше уж так…

Нет, нужно гнать от себя эти мысли, гнать! А сейчас — спать. Ибо душевная усталость кюгана была страшнее усталости сражавшихся днем простых нукеров — и сейчас ему требовалось хорошенько отдохнуть…

У костра одного из кипчакских десятков шел тихий, но напряженный разговор. Десятник-арбанай как раз ненадолго покинул их, чтобы поговорить со своим земляком у костра соседей — и нукеры горячо спорили между собой, не боясь быть услышанными и наказанными тот же час:

— Нужно соглашаться с орусутами! Они сражались с монголами вместе с батырами нашего народа двадцать лет назад, они враги наших врагов! Перебьем их — и получим от орусутов еду, возьмем себе сколько нужно лошадей и уйдем в родные степи! А там ищи ветра в поле — кто дознается, что подняли мятеж?!

Но горячо говорившего тут же осадил суровый окрик старшего и уважаемого в десятке кипчака Гашкая:

— Говори тише Ураз, если тебе голова не жмет на плечах! Говори тише…

После того, как молодой, чересчур порывистый нукер замолчал, Гашкай взял слово, и речь его была негромкой — но в тоже время слышали ее все без исключения степняки:

— Орусуты наши враги. Орусуты сражались с нашим народом раньше, сражаются и сейчас. Не думаю, что они соврали нам — в их правилах держать данное слово. Но даже расправься мы с монголами этой ночью, что ждет нас в будущем? Коли прознают они про мятеж, не одним нам ни сносить головы — кочевья целиком вырежут!

Однако не успел закончить Гашкай свою речь, как взял слово Туган, искуснейший стрелок десятка, и уважаемый за свое спокойствие и хладнокровие кипчак. Вот и сейчас он заговорил без напряжения в голосе, но при этом веско, будто взвешивая каждое слово прежде, чем произнести его:

— А разве это не главный повод обратить наши клинки против монголов? Они пришли завоевателями в нашу великую степь, они покорили Дашт-и-Кипчак огнем, саблями, кровью — нашей, кипчаков кровью, что щедро пролита в каждом кочевье! Но разве наш народ прекратил борьбу? Разве хан Котян еще не сражается с Батыем, разве этой осенью не бились его нукеры с завоевателями? Приняв пищу орусутов, мы возьмем монгольских коней и присоединимся к орде Котяна, не боясь, что враг обернет клинки против наших родных! Или думаешь, Гашкай, что лучше погибнуть здесь, под стенами града орусутов — от голода, или их стрел, или под их топорами? Ты ведь слышал, у них вдесятеро меньше людей — но и их хватает оборонять стену, и стену эту не пробить без пороков… Мы не возьмем крепость и завтра — а что будем есть после? И сколько нас останется после третьего, или четвертого штурма, который будет успешным? Сколько из нас останется в живых, сидящих сегодня за костром?! Ведь вся подошва тына уже завалена телами кипчаков — а когда прорвемся, то верно вал наших тел поднимется вровень с частоколом!

Гашкай заметно смутился — но попытался все же возразить:

— Но ведь монголы уверены, что нам удастся взять крепость на рассвете…

Туган улыбнулся:

— Они уповают на хитрость, что орусутов удастся выманить из града, удастся убедить их открыть ворота… Но орусуты хитрее монголов, они призвали нас истребить их ночью. И ты думаешь, они выполнят просьбу темника и отправят своих послов, дадут еду, если мы откажемся? Хах, ты рассмешил меня, Гашкай!

— Кому тут смешно?!

Грозный голос, раздавшийся из темноты, что плотным коконом обвила круг света у костра, принадлежал арбанаю Мерчи. Последний только что переговорил со своим другом и земляком Нартой, вместе с ним решив — самым лучший способ удержать нукеров в повиновении, это неизменно показывать им свою силу, подчеркивать превосходство собственного положения. Пусть верят кипчаки и прочие покоренные, что монголы не ведают страха! И ни на секунду не задумываются о том, что после происшествия при штурме Ижеславца, в сердцах многих арбанаев и даже джагунов мог появится страх перед собственными людьми… Вот и сейчас Мерчи окрикнул нукеров злобно и резко, желая показать — сейчас кого-то ждет наказание и арбанай ищет лишь повод и жертву своемо гнева! Но прежде, чем кто-либо из говорящих ответил ему, вскочил самый молодой нукер из десятка, Дышган, громко воскликнув так, что его услышали и у соседних костров:

— Мерчи, нукеры задумали убить тебя и прочих монголов! Орусуты подкупили их, пообещав еды за ваши головы!

Дышган был молод и труслив, и вырос в западном кочевье, что одним из первых покорилось монголам. Все старшие мужчины погибли в боях с захватчиками, а мальчики воспитывались напуганными матерями в полном повиновении бывшему врагу… Дышган не был воином по своей сути, и одновременно с тем отчаянно боялся любой мести монголов! И вместо того, чтобы тайно предупредить Мерчи, он в голос закричал об опасности — ибо испугался, что дальние соплеменники из восточных орд уже убеждены Туганом и вот-вот набросятся на арбаная!

Арбанай же замер, ошарашенный криком Дышгана. Замерли и прочие кипчаки — все, кроме горячего Ураза, имеющего к монголам свой счет. Вскочив на ноги, он рванулся к десятнику, на ходу вырвав клинок из ножен — и Мерчи, закаленный в боях батыр, рванул собственную саблю, да резко шагнул в сторону, уходя от удара! Пропустив мимо сверкнувшую полоску наточенной стали, он коротко ударил навстречу, разрубив горло Ураза… И упал на спину, смертельно раненый в грудь стрелой Тугана!

Не дольше прожил и предатель Дышган, зарубленный Гашкаем — а убив