Ник Перумов - Я, Всеслав (сборник)

– Славные у меня ныне гости, – сказал я, глядя ему в закатывающиеся глаза. – Вежливые и обходительные.

Ярослав отползал, смотря на меня уже с откровенным ужасом. Слаба твоя вера, парень, против Ликиной она – ничто. Так, словно вклад в банк на чёрный день – а вдруг правы попы, вдруг там и впрямь что-то будет?

Что будет там, я не знаю. Когда я родился, многие не верили ни в ад, ни в рай, а держались старых путей. Именно эти люди меня и воспитали, научив всему, что знали сами. Тогда говорили, что есть просто Навь, Явь и Правь, и загробный мир не был местом жуткого мучительства: предки, деды, оставались с нами, приглядывали за потомками, старались помогать достойным и строжить сбивающихся с пути. Вечны Навь, Явь и Правь, хотя и не неизменны. Ничего похожего на кошмар Апокалипсиса. Да и Забыть-реку зря придумали.

Прямо и честно верили мои праотцы. Оттого и жили так же прямо.

– Короче, шмотки свои забирайте – и чтоб духу вашего в деревне не было, – хотя, ясное дело, никуда они отсюда не денутся. Я могу Ярославу ремней из спины нарезать, как всё та же моя знакомая Яга порой забавлялась, – Лику это не остановит. Да и я сам едва ли сумею.

Отползший парень вдруг недобро осклабился.

– Думал, в глуши схоронишься?! Думал, не прознаем про бесовские штучки твои? – прошипел он, брызгая слюной. – Думаешь, не знаем, что с нечистым якшаешься? Не знаем, кто такие твои домовые с овинниками? Бесы то, бесы они и есть! Ну ничего, владыко-то на тебя управу найдёт… если только мы прежде не справимся.

– Грозил заяц волку да без ушей остался, – как мог спокойно ответил я. – Ты, парень, верно, в поезде перебрал. – Я повернулся к нему спиной и пошёл прочь. С Ликой сейчас всё равно ничего не сделаешь. – Рюкзаки ваши я на улицу выставлю, хотя мне и касаться-то их противно.

И тут Лика пришла в себя. Кокон силы вокруг неё угасал, завораживающая литания смолкла. Однако глаза её из бесцветных обратились ярко-зелёными, казалось, они прожигали насквозь; из них уходила беспощадность, а вместе с ней, виделось мне, Изгоняющую покидала сама жизнь.

Она повернулась ко мне, и я замер на месте. Как же щедро тебя одарило силой, Лика, и на что же ты её тратишь…

– Всё понятно, у вас тут бесов деревня полна, Михаил Андреевич!

– Скажи своему спутнику, чтобы вещи ваши забрал. Я их к забору выставлю, – лишь большим усилием мне удалось сделать шаг.

– Вещи наши забрал? – её голос звенел, не торжеством ли? – Вещи забрать несложно, а вот что вы-то станете делать, Михаил Андреевич? – Она упорно именовала меня вымышленными именем и отчеством, издевалась, что ли?

– Ну так вот и забирайте. И я бы на вашем месте здесь не задерживался.

– Почему же? Тут у вас такое творится! Нечистой силой вся деревня обсажена! Только моя молитва её и изгоняет! Бесы, бесы вокруг, вы что, не понимаете?

– Оставь его, Лика, – прохрипел парень. – Всё он понимает. Да только эти бесы – его первые дружки-приятели, пьют-едят за одним столом.

– Так вот кто деревню-то ему держать помогает, – протянула девица, словно только сейчас догадалась. Словно не с этим уже сюда приехала.

– И с чего ж ты это взяла, девонька? – Я взглянул ей прямо в глаза: словно на каменную стену нарвался.

– Пока ты беса изгоняла, он на тебя едва с топором не кинулся, – змеёй зашипел Ярослав. – Да только побоялся, силу твою учуял, верно…

– Не он силу мою «учуял», а Господь меня оборонил! – отрезала Лика. – Никто не может посягнуть на занятого богоугодным делом!

– Парень твой, Лика, явно с катушек съехал. – Я равнодушно пожал плечами. – Чудится ему невесть что…

– Чудится? Чудится?! А вы что же, сами в бесов не верите? – от возмущения она едва не задохнулась.

– Верю, не верю… моё это дело, девонька. Одним словом, пошёл я. Рюкзаки забрать не забудьте.

Они остались позади. И я услышал:

– Ну и ладно с ним. Дальше пошли. Бесовское здесь место, точно говорю. Работы до завтра хватит.

Хотел бы я знать, где еще они нашли подобное же место!

– Арафраэль!

– Здесь. Давно. Смотрю…

– Мне её не остановить.

– Это неправда. Ты можешь. И ты остановишь.

– Я не прикоснусь к нему!

– Да, спрятал ты его достойно. Наверное, даже слишком хорошо. Что, обидно теперь доставать, разрывать ухоронку?

– Нет, конечно же. Не обидно. Но если я достану его – что случится?..

– Ты прав. Если ты его достанешь, пославший их об этом немедля узнает.

– А ты? Ты ничего не можешь сделать?

– Против Белого Христа и истинно верующих в Него я бессилен, ты это знаешь. Здесь последнее место, где мы нашли приют – всё благодаря тебе. Если оно погибнет, то падём и мы.

Голос моего собеседника звучал спокойно и ровно – стихийные духи не умеют говорить иначе даже перед лицом собственной гибели. Впрочем, я до сих пор не знаю, страшит ли она духов или что ожидает это племя за порогом их странного земного бытия.

– Так что же делать? Она убивает тех малых, что остались в домах, доверившись мне!

– То же, что делал и всегда. Один. За всех. Противу всех!

– Вот уж не знал, что духи знают стихи Цветаевой! – невольно удивился я.

– Чему ж тут изумляться – она ведь давно одна из нас. В Свет её не взяли, но и Огонь она тоже не заслужила… В общем, или ты достанешь его – или нам конец, всем, кто нашёл у тебя прибежище. Тебе, впрочем, тоже. А если это случится – кто в последний час отроет спрятанное тобой сокровище?

Я умолк. Возразить на последний аргумент Арафраэля мне нечего. Но, если открыто поднять оружие на Изгоняющую, не обернётся ли это ещё большей бедой?

– Если падём мы – падёшь и ты, – ровно произнёс неслышимый для других голос Арафраэля.

Я знал, что он прав. Сам по себе я – ничто; осколок древнего острия, выкованного в забытые времена, когда, говорят, Сварог устраивал Ирий, самый первый мир. Только вместе с такими, как Арафраэль, как несчастный Васюшкин старичок-домовик, можем мы хранить доверенное мне.

…Так что же, неужто ты боишься, ты, от одного имени которого трепетали гордые киевские властители?..

Нет, я должен её остановить, пусть даже никто не в силах предугадать исход схватки; быть может, Изгоняющая возьмёт верх – и тогда тщательно укрытое в болотных мхах сокровище бесполезно и бесцельно проваляется ещё незнамо сколько столетий, до тех пор, пока не высохнет топь и не найдётся новая рука, новый и достойный хранитель.

Всё так, но если я не вмешаюсь, эта безумная монашка перебьёт всех до единого домовых, банников, овинников, запечников, гуменников, полевых, кикимор и прочих, а потом возьмётся за леших с водяными, закончив свои «бурю и натиск» сородичами Арафраэля.

И потому я не мог больше мешкать.

– Арафраэль!

– Ты решился.

– Решился. Доставь мне его. Видишь же, из деревни мне не уйти…

– Они сразу же заметят меня. И могут связать. Лучше давай я тебя туда вмиг домчу. А уж дальше – ты сам.

– Хорошо! Действуй!

Я потерял из виду Изгоняющую и её спутника. Здесь, на дальнем конце деревни, куда пока не совалась эта парочка, не боясь солнечного света, изо всех щелей выглядывали искажённые страхом лица. Лица тех, кого я поклялся защищать и оборонять.

Что ж, теперь пришла пора исполнить клятву.

Мягко толкнула в спину упругая воздушная волна.

Разогнавшись над полем, Арафраэль, дух Ветра, осторожно подхватил меня – и замелькали, сливаясь в сплошной ковёр, поля, узкие лесные языки, старые сенные сараи, серые от времени, и, наконец, потянулся сплошной, неразрывный лес. Чёрно-зелёные копья елей пробили легкомысленно шуршащую листву ольшанников и березняков – пройдёт время, на этих местах воздвигнутся мрачные торжественные еловые боры; проносились серовато-бурые мшистые болота, тёмные замки густо заросших корабельными соснами островин; чёрные прозрачные озёра среди бескрайних моховых равнин.

Сейчас, сейчас… вот уже и приметная раздвоенная береза на самом краю болотного поля…

Удар настиг нас внезапно – словно кинжал убийцы, что разит в темноте проулков, вырвавшись из-под сливающегося с мраком плаща. Молитва ли это той, что назвалась Ликой, или же она отбросила словесную шелуху, одною лишь Верой привела в действие могучие небесные легионы – мне не дано уже узнать.

Арафраэль вскрикнул – именно вскрикнул, словно человек, навылет раненный в грудь. Мхи рванулись мне навстречу… и спасли, приняв на себя всю мощь земной смертельной тяги.

Лика, Изгоняющая, или как там её звали на самом деле, дотянулась-таки до меня выкованным в горне Белого Христа незримым оружием.

…Я стоял по грудь в болоте. Всхлипывая, толща мохового одеяла сочилась бурой жижей, точно рана – кровью.

Только теперь меня начала бить крупная дрожь – давно, очень давно я не сходился в открытой схватке со слугами Белого Христа.