Джон Ширли - Гримм. Ледяное прикосновение

Смерть Жозефины в 1814 году стала для Наполеона жестоким ударом. Два дня он оплакивал возлюбленную, отказываясь выходить из своих покоев, а когда наконец снова появился в обеденной зале, невозможно было не заметить, как сильно изменила его потеря. В глазах императора появился странный блеск, им овладело нервное напряжение, которое сделало Наполеона восприимчивым к чужому влиянию. Именно тогда при дворе откуда ни возьмись появился Денсво. Пламенными речами и искусными словами он все больше распалял разум Бонапарта. А потом в ход пошли загадочные монеты.

Были ли они на самом деле монетами Закинтоса – артефактами, видевшими расцвет и крах Калигулы и Нерона? Положение Кесслера при «дворе» пока что не позволило этого выяснить. Официально он занимался поиском союзников для возвращения Наполеона среди немецкого дворянства: многим из них эрцгерцог Австрийский Карл Людвиг, разгромивший «маленького капрала» при Асперне, досаждал своей несговорчивостью. Аристократы предлагали Наполеону свою помощь, не подозревая, что их письма читает Кесслер – агент эрцгерцога на Эльбе. Карл Людвиг ненавидел Бонапарта, а вот Иоганн Кесслер постепенно проникался к нему симпатией. Наполеон действительно был гениальным стратегом и полководцем – изгнание служило гарантией его безопасности. Если бы только можно было предотвратить побег! Но Кесслер узнал о нем слишком поздно – а завязавшаяся дружба с императором не позволяла ему предпринять сколько-нибудь решительные шаги.

Снаружи послышался топот копыт, и через секунду в шатер вошел Денсво. За его спиной спешивался один из маршалов армии Наполеона – Жан-Батист Друэ, граф д’Эрлон. Кесслер встречался с ним лишь однажды, но хорошо запомнил.

– Генерал Друэ! – воскликнул Наполеон, отвлекшись от карты и торопясь навстречу гостю. – Наконец-то! Вижу, вы смогли достать для нас лошадей?

– Часть из них еще в пути, император. С ними и ваша карета. Но их все равно слишком мало. Я слышал, с вами прибыла тысяча солдат…

– Не тревожьтесь об этом. Мы отправимся в Париж пешком, не торопясь и с мирными намерениями.

Наполеон вышел из шатра и тут же наклонился, чтобы сорвать фиалку. Любуясь цветком, он задумчиво произнес:

– Как рано в этом году на Антибы пришла весна. Еще одно доброе предзнаменование.

– Так вы не отказались от идеи пересечь Францию с букетом цветов вместо оружия и с улыбкой на лице? – мягко произнес Денсво. Его слова были исполнены иронии, но голос, когда он склонился перед императором, превратил ее в восхищение и одобрение.

– Оружие у нас будет, мсье, – решительно оборвал его Наполеон. – Но мы сделаем все возможное, чтобы не прикасаться к нему.

– Возможно, Бурбоны и позволят вам такую роскошь, милорд. Но их союзники намерены сражаться.

– Будем надеяться на мир и готовиться к войне. Теперь к делу, генерал Друэ. Нам нужно выбрать маршрут…

Наполеон излучал уверенность, но уверенность странного свойства: подкрепленную суевериями, знаками и предзнаменованиями, которые видел только он сам. В руках императора то и дело мелькали монеты, которые – на второй день марша Кесслеру наконец удалось рассмотреть их – действительно были древними артефактами с Закинтоса. Бонапарт оставил их без присмотра всего на пару секунд: положил на столешницу, чтобы достать из сундука очередную карту. Иоганн метнулся к нему – помочь, а на самом деле бросить изучающий взгляд на кругляши из желтого металла, тускло блестевшие на деревянной поверхности. Монеты полностью соответствовали изображению в гримуаре. Согласно записям, они были отлиты в восьмом веке. На одной стороне можно было различить свастику, древний символ удачи, который использовали на Дальнем Востоке, а вторую украшало изображение немейского льва. Кесслер мимолетно коснулся одной из них и тут же ощутил легкое покалывание в пальцах – как будто артефакты вибрировали от количества связанных с ними легенд. Ходили слухи, что монеты Закинтоса дают своему обладателю власть над умами окружающих, наделяя его обаянием и колдовской харизмой. Говорили также, что монеты отравлены, и яд этот постепенно превращает обаяние своего хозяина в безумие и отчаяние.

И все же, если хотя бы часть мифов была правдива, Наполеон мог использовать их, чтобы вернуть себе власть. Как агент эрцгерцога Карла, Кесслер был обязан этому воспрепятствовать. Как охотник-Гримм – тем более. Артефакту такого рода не место в руках Денсво – впрочем, как и в руках Бонапарта.

Но сейчас ему пришлось положить монету обратно на стол, стоило Наполеону поднять голову. Еще не время.

– Любопытные монеты, – заметил Кесслер, внимательно наблюдая за реакцией императора. – Греческие?

– Верно, – холодно бросил Бонапарт, поспешно пряча их в карман. – Греческие.

Легендарное везение императора подверглось первому испытанию уже на подступах к Лиону. Там его поджидала настоящая армия – шесть тысяч человек, объединенных ясным приказом: разогнать отряд Наполеона или, если удастся, уничтожить его.

Офицер армии роялистов был выше «маленького капрала» почти на голову – и все же едва заметно дрожал от страха. Тысячи глаз были устремлены на Бонапарта. Тысячи людей ждали его ответа.

Кесслер думал, что император примет условия капитуляции, а затем перегруппирует свой отряд и неожиданно нападет на противника. Но Наполеон задумчиво изучал стоящих перед ним солдат, словно силясь прочесть что-то в их глазах.

Едва заметно вздрогнув, он бросил быстрый взгляд на собственное войско, которое уступало роялистам в числе, но не в отваге. Солдаты были готовы к бою. Оглядев их, Наполеон повернулся к полковнику Молле:

– Прикажите опустить оружие.

Денсво шагнул вперед и что-то шепнул на ухо императору. Тот кивнул в ответ и незаметно достал из кармана монеты Закинтоса – рассеянно, будто не задумываясь о своем жесте. Но стоило золотым кружкам коснуться пальцев Наполеона, как он преобразился. Перемена была незаметной для случайного взгляда, но Кесслер, привыкший различать чудесное в повседневности, сразу ее отметил. Казалось, прикосновение холодного металла вдохнуло в императора новые силы. Он выпрямился и вскинул голову; в запавших глазах вспыхнул огонек. Когда Бонапарт заговорил, его голос звучал громко и властно, легко достигая слуха всех, кто собрался на поле. Кесслер был готов поклясться, что от фигуры в треуголке волнами расходится энергия, заметная даже обычным людям.

– Я смотрю на вас и вижу людей, с которыми раньше сражался бок о бок, – звучно обратился Наполеон к войску противника. – Я вижу лица тех, кто помог выбить из нашей страны англичан.

Повисла пауза. Помолчав немного, он неожиданно распахнул полы своей шинели, открывая грудь:

– Если кто-то из вас хочет выстрелить в своего императора – стреляйте же!

Обе армии оцепенели.

А затем, в полной тишине, один из солдат потянулся к белому плюмажу дома Бурбонов, украшавшему его фуражку, сорвал его и бросил на землю. После этого он достал из-за пазухи трехцветную кокарду войска Наполеона и закрепил ее на одежде.

По рядам противника прокатился многоголосый шепот. Люди начали срывать знаки Бурбонов – сначала отдельные смельчаки, а потом и все остальные – каждый из сотен солдат.

– Vive l’Emperor![2] – прокатилось по полю.

Шеститысячное войско роялистов перешло на сторону опального императора без единого выстрела.

Кесслер бросил короткий взгляд на Денсво – и увидел то, что ожидал увидеть. Среди тысяч окружавших их людей только он мог заметить, как австриец на секунду потерял над собой контроль, обнажив обычно спрятанные под мороком черты Ищейки – морду кровожадного дикого пса. Иоганн почти увидел, как тот скалит зубы, не в силах сдержать восторга…

Наполеон приподнял шляпу, приветствуя новых союзников, и Кесслер повернулся к нему, чтобы присоединить свой голос к приветствиям и поздравлениям, звучащим со всех сторон.

18 июня 1815 года. Ватерлоо – «равнина слез» – Нидерланды.

Земля размокла от дождей, но тем утром тучи наконец-то разошлись. К полудню Наполеон Бонапарт счел, что можно выводить на поле войска. Прозвучал приказ, и по передовым отрядам британцев под руководством герцога Веллингтона был дан пушечный залп. Когда дым рассеялся, войска пошли в лобовую атаку.

Британцы не заставили себя долго ждать: дружный залп мушкетов внес хаос в идеальное построение противника. Люди валились на землю – мертвые или умирающие; пули разрывали плоть и разбивали кости; то и дело слышалось испуганное ржание лошадей. Над мокрой землей снова потянулся дым – на сей раз сизый. Запахло порохом и кровью: ее пролилось уже слишком много.

Кесслер стоял возле Наполеона, наблюдая за сражением через латунную подзорную трубу. Линзы позволяли разглядеть, как пропитываются кровью синие мундиры, как искажаются в агонии лица. От мысли, что каждый из этих солдат надеялся прожить еще много лет, становилось жутко.