Уильям Гибсон - Нейромант

Она повернулась во сне, позвала кого-то, натянула лохмотья одеяла на плечо и щеку.

— Ты ничто, — сказал он спящей девушке. — Ты мертва и ты все равно ни хуя для меня не значила. Слышишь, приятель? Я знаю, что ты делаешь. Я расплющен. Все это заняло примерно двадцать секунд, верно? Я сижу на своей заднице в библиотеке и мой мозг мертв. И очень скоро он умрет совсем, если ты хоть немного благоразумен. Ты не хочешь, чтобы Зимнее Безмолвие обжулил всех, и это все, и поэтому ты можешь только держать меня здесь. Дикси запустит Куаня, но его задница мертва и ты можешь предсказывать его действия, конечно. Это дерьмо с Линдой, ага, это был ты, разве нет? Зимнее Безмолвие пытался использовать ее, когда засосал меня в конструкт Чибы, но не смог. Сказал, что это чересчур сложно. Это был ты, кто двигал звезды во Фрисайде, нет? Это ты надел ее лицо на мертвую куклу в комнате Эшпула. Молли не видела этого. Ты просто отредактировал ее симстим-сигнал. Потому что ты думаешь, что можешь уязвить меня. Потому что думаешь, что мне есть дело. Ну, пошел на хуй, как там тебя зовут. Ты победил. Ты побеждаешь. Но это все для меня уже ничего не значит, ясно? Думаешь, мне есть дело? Так зачем ты это со мной сделал именно так?

Он снова дрожал, его голос визжал.

— Милый, — сказала она, поднимаясь с тряпья, — иди сюда и поспи. Я посижу, если хочешь. Тебе нужно поспать, ладно?

Ее мягкий акцент был подчеркнут сном.

— Просто поспи, ладно?

Когда он проснулся, ее не было. Огонь угас, но в бункере было тепло, солнечный свет косо падал сквозь вход и отбрасывал искривленный прямоугольник золота на вспоротый бок канистры с пищевым рационом. Это был транспортный контейнер; он помнил такие по докам Чибы. Сквозь прореху в его боку можно было видеть с полдюжины ярко-желтых пакетов. В солнечном свете они выглядели как гигантские куски масла. Живот свело от голода. Выкатившись из гнезда, он пошел к канистре и выудил один из пакетов, моргая и рассматривая маленькие надписи на дюжине языков. Английский был в самом низу списка. АВАР. РАЦИОН, ВЫСОКОПРОТ. «ГОВЯДИНА», ТИП AG-8. Перечень питательных составляющих. Он порылся и вытащил еще. "ЯЙЦА".

— Если ты изготавливаешь это дерьмо, — сказал он, — ты мог бы положить сюда кое-какую реальную еду, окей?

С пакетом в каждой руке он прошел через четыре комнаты сооружения. Две были пустыми, не считая наносов песка, а в четвертой оказалось еще три канистры с рационом.

— Конечно, — сказал он, трогая пломбы. — Оставайся здесь надолго. Я понял идею. Конечно…

Он обыскал комнату с очагом и нашел пластиковую канистру, наполненную, как он решил, дождевой водой. Рядом с гнездом из одеял, у стены, лежала дешевая красная зажигалка, моряцкий нож с потрескавшейся зеленой ручкой, и ее шарф. Тот все еще был завязан и заскорузл от пота и грязи. Он воспользовался ножом, чтобы открыть пакеты, и высыпал их содержимое в ржавую банку, найденную у печки. Он налил воды из канистры, размешал получившуюся кашу пальцами, и поел. На вкус это смутно напоминало говядину. Когда банка опустела, он бросил ее в очаг и вышел. Далеко за полдень, по ощущению солнца, его угла. Он сбросил свои сырые нейлоновые туфли и был поражен теплотой песка. В свете дня побережье было серебристо-серым. Небо безоблачное, голубое. Он обошел угол бункера и зашагал к прибою, уронив свою куртку на песок.

— Не знаю, чьи воспоминания ты используешь для вот этого, — сказал он, когда достиг воды. Он содрал с себя джинсы и пнул их в мелководье, отправив за ними футболку и нижнее белье.

— Что ты делаешь, Кейс?

Он повернулся и обнаружил ее в десяти метрах ниже по побережью, белая пена скользила мимо ее лодыжек.

— Я обоссался прошлой ночью, — сказал он.

— Ну, тогда ты не захочешь это носить. Соленая вода. Будет раздражение. Я покажу тебе один прудик там в горах. — Она неопределенно указала за свою спину. — Он свежий.

Линялые французские штаны были оборваны выше колен; кожа ниже их была гладкой и коричневой. Бриз запутался в ее волосах.

— Слушай, — сказал он, сгребая свои вещи и направляясь к ней. — У меня есть вопрос к тебе. Я не буду спрашивать тебя, что ты тут делаешь. Но что именно я, по-твоему, делаю здесь?

Он остановился, мокрая черная штанина джинсов шлепала ему по голому бедру.

— Ты пришел прошлой ночью, — сказала она. Она улыбнулась ему.

— И этого тебе достаточно? Я просто пришел?

— Он сказал, что ты придешь, — сказала она, морща нос. Она пожала плечами. — Он знает такие вещи, я думаю.

Она подняла левую ступню и стерла ею соль с другой лодыжки, неумело, по-детски. Она улыбнулась ему снова, уже менее уверенно.

— Теперь ты мне ответь, окей?

Он кивнул.

— Как вышло, что ты так раскрашен коричневым, весь, кроме ступни?

— И это последнее, что ты помнишь? — Он смотрел, как она соскребает остатки рагу сухой заморозки с прямоугольной крышки стального ящика, которая была их единственной тарелкой.

Она кивнула, ее глаза были огромными в свете огня.

— Мне жалко, Кейс, клянусь Богом. Это было просто из-за наркоты, наверное, и это…

Она нагнулась вперед, обхватив руками колени, ее лицо на несколько секунд исказилось от боли или воспоминаний о ней.

— Мне нужны были деньги. Чтобы попасть домой, наверное, или… черт, — сказал она, — ты со мной почти не разговаривал.

— Сигарет нет?

— Черт возьми, Кейс, ты у меня это уже десять раз спросил сегодня! Что с тобой не так? — Она захватила ртом прядку волос и пожевала ее.

— Но еда была здесь? Она уже была здесь?

— Я сказала тебе, блин, ее вынесло волнами на чертов берег.

— Окей. Конечно. Концов нет.

Она вновь начала плакать, всхлипывая без слез.

— Черт бы тебя побрал, Кейс, — наконец выдавила она из себя, — мне здесь и одной было хорошо.

Он встал, взял свою куртку и пролез через выход, оцарапав запястье о грубый бетон. Ни луны, ни ветра, лишь звуки моря повсюду в темноте вокруг него. Его джинсы были тесными, влажными и холодными.

— Окей, — сказал он в ночь. — Я купился. Наверное, я купился. Но завтра пусть лучше вынесет немного сигарет. — Он испугался собственного смеха. — И ящик пива тоже бы не помешал, раз уж ты занимаешься этим.

Он повернулся и возвратился в бункер. Она помешивала уголья куском серебристого дерева.

— Кто это был, Кейс, в твоем саркофаге в Дешевом отеле? Шикарный самурай с этими серебряными очками, в черной коже. Напугала меня, а потом я подумала, что, может быть, она твоя новая девушка, разве что выглядела она на больше денег, чем у тебя было…

Она снова посмотрела на него.

— Мне правда жаль, что я украла твою память.

— Забудь, — сказал он. — Проехали. Так ты просто взяла ее и отнесла тому парню, чтобы он посмотрел ее для тебя?

— Тони, — сказала она. — Я с ним, типа, встречалась. У него была зависимость, и мы… короче, да, я помню как он запустил их на этом мониторе, и там была очень красивая графика, и я еще помню, удивилась, как ты…

— Там не было никакой графики, — перебил он.

— Была-была. Я никак не могла понять, как ты собрал все эти фотографии меня, когда я была маленькой, Кейс. Как выглядел мой папа, перед тем как он ушел. Он дал мне однажду эту утку из раскрашенного дерева, и у тебя была фотография этого…

— Тони видел это?

— Я не помню. Затем я была на берегу, очень рано, солнечный восход, и эти птицы так одиноко кричали. Испугалась, потому что у меня не было дозы, ничего, и я знала, что что у меня начнется ломка… И я все шла и шла, пока не стемнело, и нашла это место, и на следующий день принесло еду, всю опутанную зеленой морской штукой, как листья из твердого желатина.

Она задвинула свою палку в угли и оставила ее там.

— И меня вообще не ломало, — сказала она, пока дотлевали угли. — Сильнее не хватало сигарет. А как ты, Кейс? Все еще торчишь?

Свет огня танцевал под ее скулами, напоминая вспышки Замка Чародея и Танковой войны в Европе.

— Нет, — сказал он, и затем то, что он знал, уже ничего не значило, ее губы были солеными от высохших слез. И была сила, которая текла в ней, что-то знакомое ему по Ночному Городу, и он остался там, захваченный ею, остался ненадолго вне времени и смерти, вне безжалостной Улицы, которая охотилась за всеми ними.

Он знал это место раньше; не каждый мог бы привести его сюда, и как-то ему удавалось все время забывать о нем. Что-то, что он нашел и потерял так много раз. Оно принадлежало, он знал — он вспомнил, когда она увлекала его вниз — мясу, к плоти, которую осмеивали ковбои. Это было нечто необъятное, по ту сторону знания, море информации, закодированное в спирали и феромонах, бесконечная сложность, прочитать которую могло только тело, своим мощным и слепым способом. Молния остановилась, застряла, когда он открывал французские штаны, витки зубчатого нейлона в сгустках соли. Он сломал ее, крохотные металлические кусочки выстрелили в стену, когда изъеденный солью материал поддался, и затем он был в ней, осуществляя передачу древнего послания. Здесь, даже здесь, в месте, про которое он знал, чем оно является, в кодированной модели воспоминаний какого-то незнакомца, влечение оставалось. Она задрожала, прижавшись к нему, когда палка занялась огнем, и язык пламени отбросил их сомкнутые тени на стену бункера.