Сергей Лукьяненко - Лабиринт отражений

– А теперь раздумал?

Он прав, я передумал. Но после этих слов у меня не остаётся выхода.

– Ромка, со мной случилась странная история… – встаю, наливаю себе на два пальца джина, добавляю тоник. – Я наткнулся в сети на человека… который не совсем человек.

Ромка терпеливо ждёт.

– Даже не знаю, где правда, а где ложь, – говорю я. – Может быть, он пришелец со звёзд, может быть – гость из параллельного мира. А может быть порождение компьютерного разума, или мутант, входящий в сеть напрямую, без машины. Его ищут. По крайней мере две большие фирмы…

Оборотень кивает. Ему не надо называть «Лабиринт» и «Аль-Кабар».

– И Дмитрий Дибенко.

– Дибенко?

– Он самый. Они хотят добиться от него хоть чего-нибудь полезного. А он собирается уйти. Навсегда.

– И ты думаешь, стоит ли его выдать? – спрашивает Ромка.

– Задержать его никому не под силу. Уверен. Но всё-таки… это ведь иной мир, Ромка. Иные знания, иная культура. Может быть, его смогут уговорить. Узнать хоть что-нибудь. Крупица его знаний может стать для человечества новой ступенью развития.

– Может, – охотно соглашается Ромка.

– Он ведь сумел… как-то… изменить меня. Я не нашёл бы твой след без новых способностей. Я не знаю, вправе ли молчать и прятать его.

– Ты хочешь моего совета? – с каким-то неожиданным испугом спрашивает Ромка. – Серьёзно?

– Да, Ромка. Именно потому, что ты ещё пацан, а я старый циник. Скажи, имеет ли один человек право на чудо?

– Нет.

Я киваю, я не ожидал иного ответа. Но Ромка ещё не закончил.

– Никто не имеет права на чудо. Оно всегда само по себе. Потому и чудо.

– Спасибо, – говорю я, вставая.

– Ты обиделся? – спрашивает Ромка.

– Нет, наоборот. Я пойду домой. Здорово, что у тебя всё в порядке…

Уже в дверях я на миг останавливаюсь и добавляю:

– И не налегай так на спиртное. Ты и так взрослый, Ромка, не старайся это доказывать. Ни пуха, ни пера на контрольной!

– К чёрту! – вопит Ромка вслед.

Чудо – оно само по себе…

Я иду по гостиничному коридору, улыбаясь Ромкиным словам.

Это нетерпение разума, эта великая и неутолимая жажда…

Понять, объяснить, покорить!

Чудо должно быть ручным и послушным. Мы даже Бога сделали человеком – и лишь после этого научились верить. Мы низводим чудеса до своего уровня.

И это хорошо, наверное. Иначе мы до сих пор сидели бы в пещерах, подкармливая хворостом Красный Цветок, зажжённый молнией.

Ты славный мальчик, Ромка. Ты ухитрился прийти к правильному выводу неверным путём. Словно шёл Зеркальным Лабиринтом, тычась в стекло – и всё же прошёл его до конца. Я ещё не могу понять, почему ты прав, но ты всё-таки прав, Ромка…

Прохожу мимо равнодушного портье, открываю двери. Улица Диптауна, люди, машины, огни реклам. Я знаю то, что способно изменить мир. Я могу отдать миру чудо.

Но не вправе – потому, что оно живое.

Оно само по себе, за ним ни наша жизнь, ни наши радости, ни наши беды. Что отделяет меня от Неудачника – холод космоса, или непредставимая бездна иного пространства? Какая разница, он всё равно живой!

Я иду по улице, не поднимая руки на радость «Дип-проводнику». Это знакомый вдоль и поперёк русский район, дойду и пешком. Мне надо понять Неудачника до конца. Прежде чем он уйдёт навсегда. Надо успеть что-то сказать, что-то сделать.

Церковный квартал – золочёные купола православных храмов, соборы католиков, скромные синагоги и мусульманские минареты. Кружево храма александровцев, чёрная пирамида сатанистов, и как самая великолепная из всех насмешек – огненная реклама над пабом, логовом добродушной и страдающей лёгким ожирением секты Поклонников Пива.

Я мог бы многое тебе показать, Неудачник. Зоопарки, где живут стеллеровы коровы и мамонты. Книжные клубы, где спорят о хороших и умных книгах, выставки пространственных дизайнеров, где рождаются новые миры, врачебную конференцию, где сходятся врачи со всего мира, консультируя больного из богом забытой провинции… На конференцию нас так просто не пустят, но я взломал бы дверь, и мы тихо постояли бы в сторонке, глядя, как американский анестезиолог и русский хирург продумывают операцию для чернокожего заирского шахтёра… Я отвёл бы тебя на оперу, где каждый музыкант – гражданин мира, и на спектакль, где каждый зритель – участник пьесы. В храмах мы поклонились бы всем богам, забывая о том, что они злы. Мы постояли бы на детской площадке, где малышня катается на «настоящих» гоночных машинах, и посочувствовали гринписовцам, спасающим ежей на европейских автострадах. Картинная галерея Диптауна могла бы отнять у нас целый месяц – попробуй, пройди подряд Эрмитаж и галерею Прадо, Третьяковку и Лувр. Но хотя бы сутки ты мог пожертвовать… вместо того, чтобы сидеть под багровым небом «Лабиринта». В студенческом квартале ты помог бы первокурснику из Вологды постичь тайны сопромата, а я объяснил бы канадскому художнику, почему не следует детализировать изображение осеннего леса. Это вовсе не злой мир, глубина. Вовсе не «мордобой и разврат». Разве я виноват, что твой путь прошёл по боевым аренам и публичным домам, с погоней за спиной и неизвестностью впереди?

А ведь, наверное, это было не случайно. Ты сам выбрал этот путь. «Лабиринт», «Звезды и планеты», «Всякие забавы», эльфийский Лориен… Ты вобрал в себя глубину, и показал – не себе, а мне, какова она. Всю нетерпимость и глупость, всю агрессию, что живёт в нас. И ты не хуже меня знаешь – не только из этого соткан виртуальный мир.

Как жаль, что ты всё-таки прав, Неудачник. Мир судят не по лучшим его качествам. Иначе фашизм стал бы расцветом техники, вёрткими самолётами и могучими моторами, а не трубами концлагерей и мылом из человечьего жира.

Ты вынес свой приговор, и объяснил, почему он таков.

Вправе ли мы обижаться?

Вправе ли бить себя в грудь и кричать: «Мы добры!»

Но ты не можешь, не должен унести с собой лишь это! Человеческую грязь и красоту безлюдных гор, технологию, ставшую на службу пороков! Иначе – зачем мы в глубине? Чего мы стоим?

…Я стою у дверей католического собора, роскошного и давящего, великого и нелепого. Можно пойти и помолиться древнему богу, которого, всё-таки, нет. Можно вернуться домой и пожать Неудачнику руку на прощание.

И ни одно решение не будет правильным.

– Леонид?

Подошедший человек мне совершенно не знаком. Низенький, с невыразительным скучным лицом, старых джинсах и вислом свитере. Скучный и обыденный, ему не в виртуальности место, а в очереди за разливным «жигулёвским». Но он знает моё имя – значит, он враг.

– А вы от кого? – спрашиваю я. – «Аль-Кабар»?

Человечек не отводит взгляд.

– Леонид, ты видел меня в другом облике. Без лица.

– Дмитрий?

– Да. Может быть всё-таки будем на «ты»?

– Ты сволочь, – соглашаюсь я.

– Леонид, я прошу тебя о разговоре. О пяти минутах разговора.

Неужели это – основной облик Димы Дибенко? Я видел его фотографию, но давным-давно, на ней он был слишком молод. Значит, он – невзрачный и обыденный? Маленькая собачка – век щенок. Этот парень придумал дип-программу и уронил мир в глубину? Отгрёб миллионы и получил долю в «Микрософте» и «Америка он Лайн»? Первым понял, что Неудачник – пришелец извне?

– Пять минут.

– Леонид, отойдём…

Его голос всё же не вяжется с внешностью. Если он и умел говорить просительным тоном – то это осталось в прошлом.

Мы обходим собор, Дибенко отпирает ключом причудливой формы калитку, ведущую в сад. Здесь тихо и спокойно. Ивы, тополя, ровные аллейки… камни… знакомой формы.

– Блин, – только и говорю я.

– Да, это кладбище… – бормочет Дибенко. – Я… я люблю сюда приходить. Как-то успокаивает… настраивает на философский лад.

Наверное, нет в этом ничего необычного. Но я смотрю на надгробные памятники, на аллеи, на девушку, что сидит вдали на траве, у маленького бюста, прижав ладони к лицу. Это не скорбящий человек, это нарисованная плакальщица, электронный эквивалент мраморных ангелочков.

Виртуальность – это жизнь. Но жизнь немыслима без смерти. И друзья хоронят здесь тех, кто уже никогда не нырнёт в глубину, не наденет виртуальный шлем.

«Он верил в чудо» – короткая, словно проклятие, фраза на ближайшем камне.

Прости, незнакомый мне человек. Ты верил в чудеса и прыгал в разноцветье виртуального мира. Но вот, память о тебе лежит здесь, а где-то в настоящем твоя могила зарастает бурьяном. Твои друзья приходят сюда, затратив полдоллара, а земля, принявшая твой прах, рождает новую жизнь. Может быть, честнее было бы твоим друзьям потерять час-другой жизни – чтобы глотнуть водки на твоей настоящей могиле?

Свобода. Не мне судить!

– Я слушаю тебя, Дима, – говорю я.

У Дибенко красные, словно от недосыпания, глаза. У него мятое лицо. Он втащил меня в чудо – которому я не нужен, он расправляется с дайверами, как со слепыми котятами. Но он создал этот мир, и я обязан его выслушать.