Пол Ди Филиппо - Нечеткое дробление

– Привет! Так гораздо лучше!

Фея вернулась. Она витала совсем рядом, почти у моего предполагаемого локтя – водяной запах, апельсиновая отдушка, мягкая дымка, клубок перепутанного ничто.

Нет, подождите, она была внутри меня!

Я содрогнулся.

– Эй! Убирайся из моего тела!

– Из твоего тела? Что это такое?

– То, в чем я живу, отдельный ограниченный контейнер, где помещается мое Я. Мое очень личное пространство. А ты туда влезла.

– Здесь нет ничего, кроме везде, и везде тут одинаковое. Навечно и бесконечно. Может быть, это ты внутри меня . Никогда об этом не думал? К тому же, как мы с тобой можем разъединиться, когда бесконечное количество нас может проникнуть один внутрь другого одновременно? Конечно, не будь все таким крохотным, столько нас тут не уместилось бы. Если вдруг все укрупнится, для нас места тут вообще не останется!

– Ты несешь чушь!

– Это ты несешь чушь! Спроси кого угодно.

Неожиданно внутри меня появилась еще одна фея. Похоже, эта, вторая, выскочила из первой.

– Согласна. То, что он болтает, безумие!

Я начал злиться.

– А тебя кто спрашивает, дурья башка?

Из второй выпорхнула третья фея.

– Что за грубиян!

Появилась четвертая.

– Я бы не стала принимать это оскорбление чересчур близко к сердцу! А я – это ты.

– И я точно так же думаю, – объявила пятая. – И это вам прекрасно известно.

Теперь феи роились и гудели точно пчелы. Вскоре внутри меня было полным полно бессчетных фей, и каждая выкрикивала собственные глупые советы и замечания.

– Чего ты хочешь от холодненьких?

– Может, нам стоит тебе все разъяснить?

– Да к чему нам беспокоиться?

– Знаете, это ведь мне удалось выковырять его из пузыря...

– Да, а кто первым пригласил его сюда, глупая ты болтушка?

– Заткнуться! Всем молчать!

Я сорвался: эти голоса в моей голове сводили меня с ума! К счастью, тишина восстановилась.

– Отлично. Теперь объясните, кто вы такие, бесплотные бездельницы?

Каким-то образом мне удалось отличить голос первой феи, чуть непохожий на другие.

– Можешь называть нас кальвиниями.

– А у вас есть личные имена?

– Кажется, нет, – ответила она. – Или, лучше сказать, меньше одного имени, но больше, чем совсем ни одного. Ну, если хочешь, можешь называть меня Кальпурния!

– Ну что ж, Каль, тогда расскажи мне, куда я угодил, и я уйду.

Феи тихо зашушукались.

– Ты уйдешь? А почему ты не хочешь остаться тут навсегда? Это же рай!

– Рай? – фыркнул я. – У меня нет того, к чему я привык, у меня нет тела, и к тому же тут нет места, о котором можно сказать: «Я здесь». И вы называете это раем?

– Что ж, если хочешь, можешь называть наш дом как-нибудь по-другому.

– Например?

Хор голосов был мне ответом.

– Моноблок!

– Космическое Яйцо!

– Пресингулярность.

– Бесконечность!

– Альфа и Омега!

– Первородное Семя!

Только теперь я с тоской наконец понял, где оказался.

Будучи в «Стране книг», я указал йо-йо перенести меня как можно дальше от моего исходного времени и места.

Я не задумывался о том, как кибернетическое устройство исполнит этот приказ, пользуясь своим псевдоразумом (притом, вероятно, более сметливым, чем мой).

Мне казалось, йо-йо перенесет меня куда-нибудь на край моей вселенной, куда-нибудь за шестнадцать миллиардов световых лет от Земли, и это представлялось мне вполне сообразным с моим запросом. Или, может быть, окраина некой параллельной нам в сверхпространстве вселенной будет расценена как «еще дальше» из-за некой абстрактной «дву-мать его-смысленности».

Но что тогда с временной составляющей моего дурно обдуманного запроса?

Как я теперь понимаю, йо-йо пришлось выбирать одно из двух.

Он мог перенести меня в параллельную вселенную на стадии огненного умирания, во вселенную на многие миллиарды лет старше моей, где даже протоны уже распадаются в своей дряхлой бесполезности и где пердеж светит ярче, чем новая. Но даже эта постэнтропическая стадия космоса располагалась на вполне определенном, не бесконечном расстоянии во времени.

Единственной альтернативой, отвечающей моему безумному приказу, было унести меня в максимально далекое прошлое. К исходной точке всех вселенных, туда, где время еще не существовало.

Назад, к сингулярности, предшествующей Большому Взрыву. Обратно к невыразимо малому, невообразимо плотному, неописуемо горячему комку, содержащему в себе всю потенциальную материю, и энергию, и законы будущей вселенной. Назад, к изначальному раю, где пространство и время окончательно соединились и оба исчезли; где была восстановлена полная симметрия, а средой обитания была случайная, виртуальная, вероятностная пена, подобная субквантовому крему для бритья.

И где – поразительно – жизнь все же смогла зародиться и – как ни удивительно и вопреки всяким ожиданиям – продолжать существовать.

В форме легчайших, энергичных, самоуверенных идиоток.

В точности как в моем родном мире.

Насколько я себе это представлял.

– Браво! Мы знали, что в конце концов ты поймешь!

Кальпурния обратилась ко мне от лица всех кальвиний.

– Ты все еще сидишь в моих мыслях? Пошла вон из моей головы!

Фея хихикнула.

– У тебя больше нет головы! Твои мысли – это наши мысли, а наши мысли – твои.

– В самом деле? Знаешь, мне не хотелось бы об этом говорить, но я не слышу твоих так называемых мыслей. Мои мозги – только мои мозги.

– Это потому, что мы оберегаем тебя, пока ты не привыкнешь к здешним условиям.

– Ну-ка докажи.

Она с этим не замедлила.

На следующее длящееся вечно мгновение я стал одной из кальвиний – всеми кальвиниями, которые только существовали или будут существовать. Я получил полное знание об их истории и настоящем, причем первое обнимало не менее тысячи лет.

Ганс объяснил мне, что каждая вселенная соединена с другими посредством бесчисленных червоточин на субпланковом уровне. Эта вселенная, какой бы невообразимо малой, удивительной и примитивной она ни казалась, не была исключением. Ведь как бы то ни было, я попал сюда через некие червоточные проходы, верно? И это доказывало, что эта вселенная, предшествующая Большому Взрыву, соединена с моей и – что могли подтвердить кальвинии – со многими другими вселенными тоже.

Помимо странных пришельцев вроде меня, в Моноблок через червоточины из сестринских вселенных проникало не так уж много частиц. Но из более старых, более холодных, до жути симметричных вселенных в континуум кальвиний проникала информация.

Образы, взаимоотношения, отличия, знание.

И эта информация породила кальвиний.

В общих чертах кальвинии – это стабильный резонанс высоких вероятностей в субквантовой пене сингулярностного Яйца, порожденный случайными взаимодействиями соприкасающихся частиц.

Самые первые кальвинии стояли на очень низком уровне по интеллектуальной шкале, были только потенциально разумны. Однако, раз возникнув, они стали практически бессмертными, а также были способны обучаться за счет утечек из входящего инфопотока. В настоящее время феи были высокоразумны, а также обладали, по естественным причинам, вычурным и ограниченным взглядом на существование окружающего. Уж не говоря об их своеобразном чувстве юмора. Как только рождалась новая кальвиния, их «всеобщая культура памяти» мгновенно становилась ей доступной в полном объеме.

Я выскочил, подобно пузырьку, из одной из червоточин, помещенный в защитное поле йо-йо, предохраняющее от воздействия сингулярностной пены. Стоило мне снять защиту йо-йо, и я подвергся воздействию сумбура неосуществленных возможностей, представляющего привычную среду обитания кальвиний.

В настоящее время я существовал ни более ни менее как в одной из кальвиний, в (будем надеяться) стабильной форме океана высокой степени странности.

Отце Большого Взрыва.

– Что, слишком много всего за один раз?

Учительский тон Кальпурнии вновь привел меня в себя. Не знаю, но, возможно, пожалев меня, она восстановила вокруг моей физической личности, по крайней мере частично, защитное поле.

Вынырнув «изнутри» кальвиний – или изгнав их из себя, – я обнаружил, что мое восприятие стало куда лучше соответствовать моему сознанию. Окружающий Моноблок стал восприниматься четко.

Подобно тем керамическим профильным фигурам, которые представляют собой нечто среднее между вазами и человеческими профилями, внутренность вселенной распространилась в моих новых «глазах» в диапазоне от очень малого до невероятно большого. При этом не прекращалось мельтешение этой вселенной. Вероятностная пена пребывала в вечном «движении», мерцала, вспухала, вздымалась, прыгала, расцветала, втягивалась, растягивалась, ломалась, переворачивалась, трепетала – в общем, вела себя как сексуально перевозбужденный подросток с пляской святого Витта. Изумительные топологические изъяны, дефекты и слизкие пятна постоянно образовывались и разрушались в безумном танце плодоношения.