Сергей Лукьяненко - Лабиринт отражений

— Тебе нравится перцовка? — мимоходом спрашиваю у оборотня.

— Да.

Сухо и без малейших комментариев. Хотел бы я знать, Роман, кто ты на самом деле.

Но это невозможно. Виртуальность жестока к неосторожным.

Выходим к реке. Крутой обрыв, схваченный цепким покровом низкого кустарника. Очень сильный ветер, я щурюсь. Небо затянуто тучами. Река не то чтобы горная, но порожистая и быстрая. Вдали вьётся стая каких-то крупных птиц — не знаю, каких именно, они никогда не подлетают близко. Над обрывом — столик, на нём стоят бутылки джина, тоника и «Абсолют-пеппера». Ещё никелированный термос, в нём, я знаю, глинтвейн. Вкусный, с корицей, ванилью, мускатным орехом, перцем, кориандром. Рядом три плетёных стула. Садимся рядом, смотрим на реку.

Красиво.

Белая пена на камнях, холодный ветер, полный бокал в руке, сизые тучи, клубящиеся над головой. Завтра наверняка пойдёт снег. Но в виртуальности не бывает «завтра».

— Хотел бы я знать, — делаю глоток, — откуда взята эта река.

— Места красивее не видал я в своей жизни… — странным тоном произносит оборотень.

Вот так всегда. У каждого свои ассоциации и аналогии. Для Романа, явно, этот пейзаж что-то означает. Для меня — просто красивое место.

— Ты здесь бывал?

— В какой-то мере.

Интересно.

— Что это за птицы, Роман?

— Гарпии, — не глядя отвечает он. Хлоп — и его стакан пуст.

Но он всё равно не пьянеет.

Как я ненавижу тайну, которая окружает нас. Мы боимся друг друга. Мы боимся всего.

— А погода приятная, — бросаю наугад.

— Снежное нынче лето… — говорит оборотень. И смотрит на меня с иронией. Он узнаёт эту местность. Она отзывается чем-то в его душе.

Мне не дано узнать, чем именно.

Наливаю себе глинтвейна в тяжёлую керамическую чашу. Вдыхаю аромат. Снежное лето? Пускай. Нет ничего лучше плохой погоды.

— Лёня, ты куришь травку? — Роман протягивает мне портсигар.

— Нет.

Наверное, он и впрямь алкоголик и наркоман…

— Говорят, куда безвреднее алкоголя и табака.

— Говорят, что в Москве кур доят.

Роман колеблется, но закуривает.

Блин. Надины доводы начинают казаться мне не такими уж безумными.

Я пью глинтвейн, Роман курит анашу. Минуты через две щелчком отправляет недокуренную сигарету вниз и говорит:

— Детская забава. Плесни мне вина.

— Это глинтвейн.

— Какая, фиг, разница…

Теперь мы оба потягиваем горячее вино с пряностями. Роман кивает:

— Рулез!

Я согласно киваю. «Рулез» — это что-то хорошее. Холодное пиво, компьютер седьмого поколения, юная красавица, удачно обезвреженный вирус… глинтвейн.

Сидим над обрывом и нам хорошо.

— Что было в том яблочке?

— Новое лекарство от простуды. Очень эффективное.

Роман хмурится.

— Это стоит шесть тысяч?

— Это стоит сто.

— А… — Роман меняется в лице.

— Давай дождёмся покупателя.

Оборотень кивает:

— Твоя операция, тебе решать.

Покупатель появляется минут через десять, когда я уже начинаю беспокоиться. Я знал его лишь под кличкой «Тёртый», а он меня — под прозвищем «Стрелок». Покупатель опрятен и неприметен, простой костюм, незапоминающееся лицо. Молодой парень с дипломатом в руке.

— Добрый вечер, Стрелок! — говорит он мне. Голос излишне ровен — Тёртый общается через программу-переводчик.

— Доброе утро, — поглядывая на часы отвечаю я. Это взаимная игра. Выяснить индивидуальное время дайвера, определить, в каком часовом поясе тот проживает — уже немало.

— Как я ценю ваш юмор… — Тёртый садится на третий стул, вопросительно смотрит на меня: — Урожай созрел?

— Тяжёлые вышли яблочки, — я достаю дискету, кладу на стол. — Честно говоря, я ожидал большей благодарности за подобный труд…

— Мы ведь условились? Шесть тысяч долларов.

Развожу руками.

— По вашим словам, большего оно и не стоило.

— Вы считаете иначе?

— Понимаете, господин Шеллербах…

«Тёртый» вздрагивает.

— Вы ошиблись как минимум, на порядок. Простуда — это мелочь, конечно… но кому нравится валяться в постели с температурой и сопливым носом?

— Мне — не нравится, — Шеллербах-Тёртый меняется в лице. Теперь это пожилой мужчина с волевой, но нервной физиономией. — Однако я полагал, что слово дайвера — свято.

— Не отрицаю. Я отдаю вам файл, — щелчком отправляю дискету через стол. — Но в следующий раз ни один дайвер не пошевелит ради вас пальцем. Вы нарушаете нашу этику, господин Шеллербах. Труд оплачивается в меру его сложности.

Шеллербах берёт дискету и замирает. Я пью глинтвейн, наблюдая за ним. Оборотень молчит. Это моя операция.

Наконец Шеллербах скачал файл, и взгляд его приобретает осмысленность.

— Итак? — спрашиваю я.

— Пятьдесят, — говорит Тёртый.

— Каждому?

Он молчит — очень, очень долго. Это деньги. Живые, полнокровные, необлагаемые налогами, пришедшие ниоткуда и ушедшие никуда.

— Ваш счёт.

Я протягиваю ему бумажку, на ней — номер счета в Швейцарии.

— Отрицательные проценты… вы очень осторожны, господин дайвер…

— Иного выхода нет, Петер…

Он сдаётся. Я знаю его настоящее имя, он моё — нет. Банк не выдаст меня никогда. Даже если международный трибунал заявит, что я людоед и виновен в геноциде.

За это и платятся отрицательные проценты со счёта.

За полную безопасность.

— Пятьдесят каждому. Я делаю жест доброй воли, господин дайвер!

— Прекрасно.

Несколько секунд — и на мой счёт перетекают сто тысяч долларов. Это много. Это очень много.

Годы спокойной жизни в виртуальности.

— Вы согласитесь на дальнейшее сотрудничество?

Достаю свою чековую книжку, с удовольствием разглядываю цифру. Потом выписываю чек на пятьдесят тысяч и отдаю оборотню.

— Вполне возможно.

— А на постоянный контракт?

— Нет.

— Чего вы так боитесь, дайвер? — во взгляде Шеллербаха любопытство.

Чего я боюсь?

— Имени, Питер. Настоящая свобода — это всегда тайна.

— Я понимаю, — соглашается Шеллербах. Косится на Романа: — Вы тоже дайвер? Или просто ходячий набор вирусов?

— Дайвер, — говорит Роман.

— Что ж… удачи вам, господа… — Шеллербах отходит на шаг. Останавливается: — Скажите… как это — быть дайвером?

— Очень просто, — отвечает Роман. — Надо знать, что всё вокруг — игра. Фантазия.

Шеллербах кивает, разводит руками.

— Не получается, увы…

Он уходит по тропинке, мы смотрим ему вслед. Потом я наполняю наши бокалы.

— За удачу!

Роман явно ещё не оценил масштабов случившегося. Молчит, крутит в руках бокал:

— Лёня, скажи, ты счастлив?

— Конечно.

— Большие деньги… — он разглядывает чек, потом решительно поднимает бокал: — За удачу!

— За неё, — соглашаюсь я.

— Ты не исчезнешь из глубины?

— Нет.

Роман кивает, с явным облегчением. Отпивает вина, говорит:

— Знаешь, с тобой интересно работать. Ты… необычный.

На миг мне кажется, что мы подходим к той небывалой грани, когда дайверы открываются друг другу.

— Аналогично, Рома.

Оборотень встаёт. Резко, порывисто.

— Мне пора… ко мне пришли…

Он растворяется в воздухе, бокал падает на пол, катится, звеня и подпрыгивая.

— Удачи тебе, Роман, — говорю я в пустоту.

Одиночество — изнанка свободы.

У меня не может быть друга.

— Счёт! — зло говорю я в пустоту. — Счёт, живо!

Самое обидное, что мне не хочется спать. Слишком удачный день, наверное.

Возвращаюсь в ресторан. Часть народа сменилась, компания американцев по-прежнему хохочет над своими шутками.

Надо прогуляться.

Выбираюсь из «Трёх поросят», секунду колеблюсь — не поймать ли такси? — потом иду пешком. Потихоньку сворачиваю с центральных улиц, подхожу к русским конференц-кварталам.

Это одно из самых интересных мест в виртуальности, на мой взгляд. Место, где можно просто поговорить.

О чём угодно.

Длинные ряды зданий, каждое в своём стиле, между ними — скверики и площади, заполненные народом или пустые. Разглядываю затейливые таблички. Часть понятна сразу, некоторые нарочито туманны.

«Анекдоты».

«Разговоры ни о чём».

«Сексуальные приключения».

«Странное место».

«Овёс растёт!»

«Книги».

«Боевые искусства».

Сюда приходят пообщаться на конкретные темы. Это — отголоски до-виртуальной эпохи. Дальше пойдут более солидные клубы, где можно получить консультацию по техническим вопросам, поспорить о программном обеспечении или даже купить по дешёвке ворованные программы. Но мне это малоинтересно.

Сворачиваю в скверик, над воротами которого табличка «Анекдоты». Здесь всегда многолюдно, шумно и бестолково. Скверик похож на парк культуры шестидесятых годов. В уголке тихо играет маленький оркестрик — явно ненастоящий, на скамеечках сидят, пьют пиво, болтают между собой люди. Присаживаюсь в сторонке.