Юрий Фатнев - Ладья Харона

«А отец? — подсказал Сатана и горячо зашептал ей на ухо, опаляя его своим смрадным дыханьем: — Пойди и скажи младшей…»

И хотя с ужасом отвергла дочь Лота совет Сатаны, но … как там в Библии?

«И сказала старшая младшей: отец наш стар; и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли. Итак напоим отца нашего вином, и переспим с ним, и восстановим от отца нашего племя».

Однажды, снова оказавшись возле Сигора, я укрылся от жары в тени огромного масличного древа. Со мной был прибор «ВС». Когда–нибудь позже расскажу о нем подробней. Направил я луч на масличное дерево, и в его памяти воскрес голос Лии:

«Не так было! Не так… Спросите масличное дерево. Под ним мы отдыхали, возвращаясь из Сигора. Оно слышало наш разговор. Старшая сестра сказала, что нужно восстановить род людской. У нас нет другого выхода, как соблазнить отца. Вино, которое мы нашли в Сигоре, предназначено для этой цели.

Я ужаснулась. Грех! Грех! Грех! И масличное дерево вслед за мной зашептало: грех, грех, грех. А старшая сестра: зачем Господь нас оставил в живых? Потому что мы чище содомлян. И мы должны восстановить… Я перебила ее: неужели люди, которые произойдут от нас, будут чище содомлян, если своей жизнью они обязаны прелюбодеянию? Сестру сжигала похоть. Она продолжала спорить со мной. Не надо медлить. Отец стар. Он может умереть — и на нас прекратится род людской.

Я замолчала, видя, что ее не переспорить. И мы пошли. Я как будто согласилась, но на самом деле искала выход.

Кувшин с вином мы несли по очереди. Когда он оказался в моих руках уже недалеко от пещеры, я уронила его на камень!

Не было вина! Оно расплескалось по жгучей земле и тут же высохло. Черепки, наверно, до сих пор валяются. Но они молчат. А масличное дерево еще долго будет напоминать случайным путникам о нашем споре.

Содомляне оболгали Лота! Оболгали нас!

Отцами детей, родившихся от нас, были они, содомляне. Никакого отношения к их рождению не имеет Лот. Недаром в Библии говорится: «И вышел Лот и говорил с зятьями своими, которые брали за себя дочерей его…» Это Зиновий Поц и Азария.

Если вы не согласны со мной, почему вам не приходит в голову еще вариант? Их могло быть много…

Отец вывел нас к содомлянам, чтобы спасти гостей. И случился грех… Разве такое не могло произойти?»

— Алло! Новозыбков? Это я. Рукопись почти готова. Еще одна история в нее влезла. Помнишь ту растрепу–дурочку в допотопных башмаках, гремящих на весь Болванск? Она попалась нам на троллейбусной остановке возле гостиницы «Десна». В чем–то синем, клубящемся, как галактика. А под мышкой — арбуз. И глаза у нее были такие… будто волокла земной шар. Помнишь, я тебе еще сказал, что бежит она не по земле, а между звезд. Такое впечатление было. Одна нога согнута, устремлена вперед, другая — отталкивается от чего–то. Представляешь, она, оказывается, из Неруша. Это между Гробском и Новозыбковом… Зовут ее Безумная Грета. Я часто встречаю ее в парке, на улице… И каждый раз жутко становится: бездна, космос вокруг нее, и она бежит… И не может добежать до нынешней действительности. Сны какие–то ей снятся. Всем рассказывает… Явится к ней якобы Черный Кобель, глаза огненные. Уж она с ним потешится. Я нутром почуял — сны ее имеют отношение к Содому. Тому. Библейскому…

Безумная Грета давно приметила Замышляева, считая его сумасшедшим. Ну кто же, кроме сумасшедшего, решится на такое — сочинять что–то неугодное власти? Нормальные писатели наоборот из кожи вон лезут, чтобы втереться к ней в доверие… Его уже дважды арестовывали и швыряли в психушки. Она преисполнилась к нему жалости и подарила ему как–то хомяка. Замышляев был растроган подарком, но на следующий день хомяк сбежал. Наверно, забившись в норку, он последними словами клял бывшую хозяйку: «Дура! Кому всучила? Да у него самого жрать нечего!»

Этим их контакты и ограничились. Правда, Замышляев не раз замечал на себе ее что–то припоминающий взгляд. Может, она силилась вспомнить ту случайную встречу в Болванске возле гостиницы «Десна». Или она видела его еще раньше и почему–то запомнила? Со временем Замышляеву начало казаться, что они давным–давно знакомы. Вот только напрочь забыли момент встречи.

Впрочем, вскоре она увлеклась Павлом, или, как она его именовала, Павликом, Павлушей.

Великолепный бронзовый памятник незадачливому российскому императору высился на постаменте перед Дворцом–музеем. Он стоял, гордо вскинув нос, опираясь на шпагу, и голуби безнаказанно гадили на его треуголку. Ему оставалось только зеленеть от злости. А когда–то самого Державина он мог… помиловать. Так вот летом каждый день к его ботфортам из рук самозваной любовницы сыпались живые цветы Троцка… Вскарабкавшись на ящики, поставленные друг на дружку, Безумная Грета стирала кружевным платочком с треуголки и плеч самодержца птичий помет.

Его императорское величество держался долго, имея основание не доверять людям, в особенности женщинам. Взять хотя бы Екатерину ІІ… Но Безумная Грета не впадала в отчаянье от его холодности. По своему опыту она знала: мужчины все такие вначале… Немалых усилий стоит их раскочегарить. Зато уж потом… Она все время околачивалась где–то поблизости, пока он не привык к ней и не убедился, что лично она не собирается свергать его.

Как–то директор Дворца–музея, гнусный тип без цветочка в душе, застав ее у памятника, вручил ей метлу и пообещал зарплату, если она… Безумная Грета отшвырнула метлу и гневно заявила, что любовь ее к Павлуше бескорыстна!

Сердце императора дрогнуло…

Кто–то видел в парке лунной ночью на Трехарочном мосту странную пару: Безумная Грета прогуливалась под ручку с Павлом, и он казался неприлично разговорчивым для памятника… Кто–то наткнулся на них у Павильона Венеры, откуда они направлялись к Березовым воротам, намереваясь, видимо, нанести визит диссиденту Замышляеву.

Кто–то, ну, из этих… трясунов кувалдоголовых, возвращаясь с дискотеки, разглядел свет в Приоратском домике. Не поленился, свернул с проспекта Стойких Пердунов на глухую дорогу и, пройдя вдоль озера, поразился: Приоратский домик был отреставрирован! Сколько переживала сотрудница Антипова! Сколько бумаг, сколько волнений, сколько угробленных средств — и все напрасно! И вдруг в одну ночь… Приоратский домик сиял, как именинник! Случайный соглядатай прокрался к ближайшему окну и чуть не свалился в озеро от изумления: за богато сервированным столом в компании архитектора Львова мирно чаевничали император Павел и Безумная Грета!

Два дюжих гвардейца оттащили любителя дискотеки от окна и дали ему здоровенного пинка в зад! Приземлился тот у своего дома, примерно в двух километрах от Приоратского домика…

Безумная Грета, по мнению жителей Троцка, в просторечии троцкистов, обнаглела до того, что как–то ночью заявилась на автобусную остановку возле книжного магазина, собираясь прошвырнуться со своим бронзовым спутником последним рейсом в Питер, чтобы посетить Эрмитаж. Здравомыслящие пассажиры возмутились. Автобусная дверца захлопнулась перед самым носом императора. Будь нос его величества более длинным… Все равно он почувствовал себя ущемленным.

Павел погрозил строптивым подданным шпагой, но автобус укатил без него.

Читатель этой правдивой истории вправе задать резонный вопрос: куда смотрела местная власть? К тому же после выхода этой книги на автора могут посыпаться обвинения в очернительстве, поэтому он вынужден принять меры по своей защите. Должен сообщить следующее: жители Троцка в высшей степени добропорядочные граждане. Главная их добродетель — вера в незыблемость раз и навсегда сложившихся понятий. Обвиняйте их в жестокосердии, но они не могли позволить памятнику разгуливать под их носом! Жалобы, предложения трудящихся, хлынувшие в местные органы власти, породили встречный поток бумаг. В результате из Питера нагрянула комиссия, разумеется, авторитетная, которая установила, что данный памятник не представляет исторической и материальной ценности, но нуждается в реставрации. Необходимо для большего благообразия удлинить, в частности, нос августейшей особы.

Он исчез с постамента так же бесследно, как исчезает все, нарушающее существование жителей Содомии.

Безумной Грете остались сны. Против них местная власть ничего не имела. Мало ли какая блажь приснится! Вот на днях председателю троцкого райисполкома приснилось, что он жарил яичницу из яиц своего заместителя. Ну и что? Кто поверит в такую чушь, если всем известно, что заместитель–то его — Клеопатра Павловна?

К Замышляеву тоже наведывались сны. Чаще — днем, когда он и не собирался спать.

Во всю высоту зала, залитого солнцем, стрельчатые окна. Зеленые, прозрачные, шевелящиеся от ветерка гардины. Золотые пауки на длинных соломенных лапах, огромные — в рост человека, танцуют под призрачную, наплывающую, как дуновение ветра с одуванчиковых лугов, музыку. Кажется, Вивальди. Или Грига. Она пахнет то одуванчиками, то ландышами, словно родилась на лесных полянах в темных чащобах за лугами. Пол выложен голубой и белой плиткой. Фрейда могло заинтересовать именно это: голубым и белым кафелем была облицована кухонька нашего героя. А вообще Фрейда, как любого другого маньяка, Замыш- ляев не жаловал: исследователь натянул веревку между сном и действительностью и боялся упустить ее, а дело было в том, что он заблуждался. Невозможно привязать веревку к иллюзиям. Фрейд казался ему примитивным, как всякий, кто, сев на первого попавшегося конька, думает, что доскачет до истины. А коней–то вокруг — табун. Расшифровывать сны — занятие для поэта. Он предпочитал Ми- лорада Павича. А Фрейд с его топорным методом… представлялся ему знакомым матросом, который на спор с салагой–интеллигентом в кубрике, плотно набитом болельщиками, одним ударом своего члена убивал крысу! Вооружись методом Фрейда — окажется, что и «Джоконда» написана фаллосом. А им написан разве что «Тропик Рака» Генри Миллера.