Агония памяти моей (СИ) - "AdrianaDeimos"

— Коннор, ты уверен, что с тобой всё хорошо? — мягко спрашиваю я, касаясь его руки.

— Да, Линдсей, — тут же уверенно отзывается он, но я всё равно сомневаюсь. — Не беспокойся.

Ох, Коннор… Я иду на кухню, захватив по дороге пакет из прихожей. Похоже, не только в холодильнике у него мышь повесилась. Кухня явно даёт понять, что ей пользуются мужчины. Забавным мне кажется тот факт, что в одном из шкафчиков стоит несколько банок кофе, одинокий пакетик с ромашковым чаем и огромное количество коробок детской смеси. Со смесью сразу всё понятно. Пристрастия шефа мне тоже известны. Вряд ли Коннор способен пить литрами что-то, кроме кофе. Значит, ромашка — это напиток Адама. Или Адрианы? Интересно, что-нибудь посложнее на этой кухне готовят?

— Что готовишь?

За своими мыслями я и не заметила, как Коннор вошёл в кухню и сел на табурет.

— Рис.

— Только не это, — едва сдерживая смешок, говорит он. Так приятно видеть его улыбающимся. — Я в больнице уже смотреть на него не мог.

Я пожимаю плечами. Как-то не подумала об этом, но Адриана просила купить что-то максимально нейтральное, и я не стала игнорировать эту просьбу.

— К рису потушу овощи. Надеюсь, тебе понравится.

— Хоть какое-то разнообразие, — снова тихий смешок.

Спустя примерно час, когда рис и овощи были съедены, а мои кулинарные навыки высоко оценены («М-м, твой рис в сто раз вкуснее, чем больничный. Неожиданно». Ну, спасибо, Коннор!), мы возвращаемся к телевизору. Николь хнычет и, очевидно, тоже хочет есть. Я в очередной раз удивляюсь, как ловко Коннор управляется с дочерью. Я бы и хотела ему помочь, но кажется, заботы о ней придают ему сил, и он уже не выглядит так плохо, как полтора часа назад, когда я пришла. Наконец малышка, накормленная и переодетая, снова засыпает, а гордый отец возвращается на диван. «День сурка» давно закончился, его сменил какой-то фильм на космическую тематику.

Между мной и Коннором снова повисает молчание. Пока я думаю, о чем бы с ним заговорить, чувствую, как его голова касается моего плеча. Я медленно перевожу взгляд на него и понимаю, что он уснул. Коннор закидывает ноги на диван и устраивается поудобнее, что-то едва слышно бормоча себе под нос. Я снова медленно поворачиваю голову и кончиком носа касаюсь лба Коннора, ощущая теплоту его кожи. Меня тянет проверить, есть ли у него температура одним известным мне способом. Секунда колебаний, и мои губы легко касаются лба мужчины, спящего на моем плече. Я не чувствую жара, это меня успокаивает. Антон предупреждал, что температура у Коннора может какое-то время подниматься до высоких отметок, пока организм перестраивается.

— Побудь со мной, — еле слышно снова бормочет Коннор.

Моё тело прошибает молния. Интересно, почувствовал ли он, что я в конечном итоге не удержалась и завершила проверку температуры поцелуем? Но вместо того, чтобы отвлекаться на мысли и дурацкие вопросы, я кладу руку ему на плечо, сильнее притягивая к себе. Интересно, помнит ли Коннор о том, что в больнице признался мне в любви? Как бы я хотела узнать ответ на этот вопрос. Но пока я просто буду рядом с ним. Столько, сколько ему потребуется.

— Конечно, Коннор. Спи…

========== 3. Рецидив ==========

Комментарий к 3. Рецидив

17 июня 2000

19.02

Коннор спит уже почти час. Спит беспокойно, вздрагивая и что-то бормоча во сне. Я любуюсь его профилем и, кажется, дышу через раз, чтобы не потревожить его сон. Ночью ему, вероятно, совсем не удалось отдохнуть.

Позу я всё же немного сменила. Убедившись, что он спит, я осторожно переложила его голову со своего плеча на колени. Он явно не возражал. Сейчас одна его рука обнимает мои бедра, как удобную подушку. Пусть. Если ему так хорошо, то мне — тем более.

Если бы я хотела, то могла бы дотянуться до тумбочки. На ней лежит какая-то книга. Видимо, её читал Коннор. Или Адам. Но я не хочу. Вообще-то, мне несвойственно сидеть просто так, но сейчас особый случай. Так чудесно смотреть на спящего Коннора. Таким я вижу его впервые.

А ещё легонько поглаживаю его по волосам, очерчиваю пальцем контуры бровей и губ, ласково провожу подушечкой пальца вдоль щеки. Он такой милый во сне. Такой «земной». Его лицо расслаблено, он не кажется неприступным и бесстрастным, как обычно.

Жаль только, что ему снится что-то не очень хорошее. Хмурится. На лицо набегает тень, губы кривятся в гримасе то ли гнева, то ли боли. Вторая рука — не та, которой он обнимает мои колени — прижимается к животу. Он непроизвольно сворачивается в клубочек. Тише, на диване так лежать неудобно. Вон, его коленки уже свесились с края. Не волнуйся, я согласна побыть подушкой даже в кровати. Чёрт, Линдсей Доннер, о чем ты только думаешь!

Он явственно дал понять, что в ближайшее время тебе ничего не светит. Действительно, на него сейчас и так свалилось слишком много: страшные мучения на заводе в Архангельске (я до сих пор вижу в кошмарах его лицо, покрытое испариной, и прижатую к животу руку), бесчеловечные эксперименты в лаборатории… Там ведь не только испытывали препараты на уже имеющихся ранах. Сколько ещё ему нанесли травм за два с половиной года… Потом восстановление в полной неизвестности — тоже отнюдь не отпуск на пляже. И вишенкой на торте оказалась самая любимая, но самая огромная забота — Николь. Коннор любит дочь, это видно. Заботится. Дышит ею. Но это тоже изматывает. Ночные подъёмы, кормления, переодевания, бессонные ночи, если у крохи что-то болит. И после этого он идёт на работу. Бедный мой, как же тебе сложно… Как я хотела бы тебе помочь… Хоть чем-то.

Хорошо, что Николь сейчас спит. Коннор хоть немного отдохнёт. Всё же у него чудесная дочь. Даже сейчас, в какие-то четыре месяца, она очаровательна. А что будет дальше? Будет покорительницей мужских сердец от нуля до девяносто девяти? Я улыбаюсь своим мыслям. Главное, Доннер, не скажи такое Коннору! Иначе он закроет дочь в квартире и никуда не выпустит, боясь, что какой-то парень разобьёт ей сердце. С него станется, он же сумасшедший отец!

Я, всё ещё улыбаясь, перевожу взгляд на Коннора, и у меня холодеет сердце. Похоже, его и без того не очень приятный сон прямо на глазах перерождается в кошмар!

— Коннор! — я негромко зову и поглаживаю по плечу.

Никакого эффекта. Он сжимается в комок, лицо покрывают бисеринки пота. Рука перехватывает мою и до боли стискивает запястье.

— Коннор!

Бужу его более агрессивно, но он уже во власти кошмара. Другая рука намертво прижата к животу, и он подтягивает колени к груди, стремясь защитить, уберечь то, что внутри. Не допустить ещё больше боли.

— Коннор!

Я смотрю на его лицо, искажённое нечеловеческой мукой, и мне хочется плакать. Ну за что тебе всё это? И почему я не могу забрать хотя бы часть твоей боли? Я так хочу помочь! Хоть немного облегчить твои страдания!

— Коннор!

Он уже стонет во сне. Все мышцы, которые я ощущаю под тонким свитером, скручены болевыми спазмами. На одной руке задрался рукав, обнажая ее почти до локтя, и я вижу вздувшиеся вены. Глажу его по спине, по плечам, прижимаю к губам его пальцы, которые впились в мою руку. Пусть мне больно. Пусть, это не важно. Я хочу помочь. И готова вытерпеть что угодно.

— Коннор, пожалуйста!

Он открывает глаза. И я дрожу. Они полны такой боли и безысходности, что в прогретой комнате мне становится холодно.

— Коннор, всё хорошо! Ты дома. Я с тобой. Слышишь? Всё закончилось.

Нет, не слышит. Не понимает. Приступ острой боли заставляет тело выгнуться — он упал бы с дивана, если бы я его не удержала.

— Коннор, уже всё позади! Всё прошло! Это галлюцинации.

Я обнимаю его крепче, прижимаю к себе изо всех сил. Сердце рвётся на части от его стонов. Что же тебе пришлось выдержать, милый? И как ты справился с этим?

Обнимаю ещё крепче. Мне кажется, или стоны действительно становятся тише? Неужели он услышал меня?

— Коннор! Коннор? Как ты?

— Линдсей…

Голос хриплый, надтреснутый, глаза ещё мутные. Но он узнал меня! Узнал! Может, так ему станет легче?