Макс Гурин - Гениталии Истины

Майор открыл глаза, улыбнулся детской улыбкой и прижал её голову к этому месту плотнее. Алёнка покорно заработала пластмассовым язычком быстрее. Когда Парасолька был почти уже на пике, она прикрыла ему глаза своими горячими нежными ладошками и проворно перенесла свою гладкую промежность в низ его живота…

Через десять минут они лежали обнявшись на тёмно-зелёной простыне, покрывавшей Алёнкин диван и лениво беседовали. Сказать по правде, говорила в основном Алёнка. Майор же глупо улыбался, поглаживая её животик, и молчал, пытаясь не думать о войне.

— Ты хороший. Ты похож на моего папу. Мне с тобой не страшно. Ты такой большой, а я рядом с тобой такая маленькая, но я не боюсь, что ты меня сломаешь. Ты ведь легко можешь меня сломать, но никогда-никогда не станешь. Правда?

— Конечно нет. Ты маленькая. Хрупкая. Красивая такая. Я буду иногда приходить к тебе и приносить цветы и солёные орешки.

— Солёные-солёные?

— Самые солёные в мире, самые ореховые орехи…

— Знаешь, я, наверное, теперь буду о тебе думать всё время… Можно? — и она снова погладила его в главном месте.

— Конечно. Будешь качаться на своих качелях, а я буду на манёврах. Буду давить новобранцев и думать, что где-то есть в этом мире качели, на которых качаешься ты и думаешь обо мне… Знаешь, что я тоже думаю о тебе.

— Я тебя дождалась…

— И я…

— Ты такой серьёзный… О чём ты сейчас думаешь?

И майор рассказал ей, о чём он думает. Когда он замолчал, Алёнка поцеловала его в левое плечо, поднялась, подползла на коленях к его голове и, широко расставив ноги, встала над его лицом.

— Посмотри, — прошептала она. Майор смотрел, не отрываясь.

— Посмотри внимательно, — повторила девушка, — Что ты видишь?

— Тебя… — сострил Парасолька. Алёнка горько усмехнулась.

— Так вот, — сказала она, — найти люк в твоём танке очень сложно… Но… это намного проще, чем увидеть там, куда ты сейчас смотришь, то, что на самом деле там есть…

Будильник показывал ровно шесть. И в это самое время в неприветливом польском лесу Сима уже третий час впервые в жизни сосала настоящий, живой, резиновый член. Это был её третий член, как за всю жизнь, так и за это утро. Сомнений не было. Теперь она тоже точно знала, откуда они растут.

Мишутка гулял по лесопарку и думал о феномене оккультного знания. Думал он приблизительно так: «Эзотерика — космонавтика, полимеры — изотопы, 235–236, 11 — не хлебом единым, Марс — луноходы, эдипов комплекс — плексиглас, полимеры — полумеры, химеры — симплегады, индивидуальная воля, мир как воля и представление, светопреставление, апокалипсис, цирк, автодром — танкодром, магическое сознание, конституция, психологическая конституция, миссионеры — миллионеры, экспансия — Испания, красного коня купание, аллах акбар, со знаниями амбар, амбал, Юрий Дикуль, Пикуль Валентин, Тарантино Квентин, аз есмь воздам, богородица-дева радуйся, получи, фашист, гранату!..» И так далее в том же духе. Характер потока его сознания был столь же плюшев, сколь и он сам. И он шёл себе по лесопарку, постоянно спотыкаясь о сосновые шишки. «Интересно, — подумалось ему вдруг, как обычно ни с того, ни с сего, — ведь если я сейчас встречу Тяпу с Андрюшей, то ведь, с одной стороны, это не будет для меня означать ровным счётом ничего. Во всяком случае, с позиций сегодняшнего дня и применительно к моей судьбе в целом. Но с другой стороны, если я действительно их встречу, то это будет в высшей степени странно и знаменательно, потому что, мало того, что я подумал о них именно что ни с того, ни с сего, так ещё всё и окажется действительно так (если я, конечно, их действительно встречу). То есть это будет значить, что всё прямо по мыслям моим, хоть я и не понимаю, почему это вдруг я о них подумал. И ведь конечно Тяпа, как ничего особо не значила в моей судьбе, так и не будет значить, но если бы я действительно их встретил, это запомнилось бы мне надолго и наверняка впоследствии привело блы к каким-нибудь далеко идущим выводам, которые бы уже вполне могли повлиять на мою жизнь, а то и не только на мою. И вот тут непонятно, какое ко всему этому отношение имеет, собтсвенно, Тяпа, и почему я подумал о возможности встречи именно с ней, как и вообще почему-то именно о встрече с кем бы то ни было, а не о каком другом эпизоде. И почему вообще обязательно должно что-то происходить, чтобы почувствовать себя в праве делать далеко идущие выводы! И вообще, что такое сам по себе вывод? Это искусство или наука? Это случайность или закономерность, и насколько закономерны сами случайности? И если всё это действительно…» Он не успел додумать, поскольку в этот самый момент прямо в его серый плюшевый лоб угодил детский надувной мячик, и Мишутка потерял сознание.

Очнулся он оттого, что кто-то отчаянно лупил его по щекам, а когда он открыл глаза, увидел, что это Тяпа. Параллельно она громко отчитывала своего незадачливого детёныша: «Сколько раз я тебе говорила, не играй в мяч в лесу! Бессмысленное моё дитя!»

Мишутка поднялся и сказал «привет».

«Ты уж нас прости, пожалуйста! Ребёнок — что с него взять? Весь в отца! — извинялась Тяпа, помогая ему отряхиваться, — Что уж теперь сделаешь, придётся тебя пригласить к нам чаю попить». И они отправились пить чай.

— Ну, как твоё литературное творчество? — спросила Тяпа, одновременно насыпая в блюдо из кокосовой скорлупы желудёвые чипсы.

— Я думаю, что идеально продаваемая ворона должна быть хоть и белой, но привлекательной! Знаешь же сама, уродов в мире навалом, но не все вызывают у нас чувство жалости, — отвечал Мишутка.

— Скажи ещё, что не все длинноногие красавицы вызывают вожделение у мужчин! — сказала Тяпа и не то хихикнула, не то подавилась.

— Я плохо разбираюсь в женщинах.

— А вот это напрасно. Я, конечно, не скажу, что это избавило бы тебя от депрессии, но страдания, обретённые через женщин, по-моему, конструктивней, чем суходроч. Вот это я и скажу, да и вообще повторять не устану.

Мишутка хотел ответить, но потом решил, что будет гораздо разумней молча съесть жёлудь. Тяпа хитро прищурилась и посмотрела ему прямо в глаза.

— Курить будешь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, принялась высыпать табак из папиросы «Казбек» в то же блюдо, где лежали желудёвые чипсы. В это время Мишутка, потянувшийся было за новым жёлудем, впал в какое-то странное медитативное оцепенение. Он смотрел, как Тяпа сыплет табак ему на лапу, и не мог оторваться.

Через какое-то время обезьянка заметила это и сказала: «Видишь ли, какое дело. Я тоже, как и ты, понимаю, что весь вопрос в том, хорошо ли это или плохо, когда люди считают необходимым брать на себя ответственность за что бы то ни было». Мишутка резко выдернул лапу из под струи табака.

— Знаешь, Тяпа, я, конечно, понимаю, что ты пригласила меня только из-за конфуза в лесопарке. Поэтому когда я сейчас буду говорить, ты действительно можешь остановить меня в любой момент. Я не обижусь — сказал медвежонок. Тяпа же тем временем сделала первую затяжку.

— Валяй! Продолжай! — выдавила она из себя, стараясь удержать в пасти дурманящий дым.

Когда он закончил, Тяпа приблизила свою плюшевую мордочку к его, подпёрла лапкой подбородок и, глядя Мишутке прямо в глаза, неспешно проговорила: «Оставайся на ночь…, — и, устало улыбнувшись, добавила, — Ответственность я беру на себя».

Как на грех зелёных конвертов на почте не оказалось. И, прямо скажем, сие было скверно. Алёнку так и подмывало счесть это дурным предзнаменованием.

— Ну как же так? — чуть не плача спросила она розовую корову, сотрудницу почты, — неужели ни одного не осталось?

— А что Вас так удивляет? И от меня-то Вы что хотите? Тут Вам не ГДР, деточка! У нас социализм не резиновый. Да, были зелёные конверты, но их раскупили.

— Когда? Кто?

— Да утром сегодня Андрюша, сынишка Тяпин, последний и купил. Небось ради этого в мороженом себе отказал! — предположила корова. Алёнка вздохнула.

— Ладно, давайте оранжевый. А блокноты с чёрной бумагой у вас хоть остались?

— Это пожалуйста. Вот это сколько угодно! Хоть с зелёной, хоть с фиолетовой. Вам с какой?

— С чёрной. Я же уже сказала.

— Пожалуйста, дамочка. Я же не могу помнить всё, что Вы говорите! С Вас семь копеечек.

Алёнка взяла блокнот, конверт и пошла к столу с чернильницами. Жёлтых, конечно, не было — пришлось писать красными:

Алёнка вложила письмо в оранжевый конверт, облизала клейкие края и снова в сердцах воскликнула: «Какой же он всё-таки красный! Матерь божья!» Затем опустила письмо в ящик и поспешила к своим качелям. До полудня ей надо было успеть начать думать о Парасольке и о том, как он давит своим танком новобранцев и думает о том, как она качается на качелях и думает о нём.