Сила Солнца: Фантастическая повесть для молодежи из времен недалекого будущего - Николай Андреевич Чайковский

— Итак, я прилюдно заявляю, — громовым голосом, покрывая все крики, повторил Роздвянский, — что создателем теории «радиоцеллюлозы» является не профессор Хрущенко, а его ассистент, мой покойный друг Кружляк!

— Ложь! Ложь! — с пеной на губах кричал Хрущенко.

— Профессор Хрущенко — виновник его смерти!

— Ложь! — заверещал Хрущенко. — Не верьте ему! Не слушайте его! Это недостойная ложь!

— Кружляк пал жертвой интриги профессора Хрущенко! Теорию «радиоцеллюлозы» разработал Кружляк! Профессор присвоил авторство открытия. А затем, чтобы обезопасить себя, Хрущенко ложно обвинил Кружляка в хищении золота из государственного золотого запаса и довел несчастного до самоубийства! Я располагаю всеми доказательствами!

Произнеся эти слова, он сошел с трибуны и быстро вышел из зала.

Неведомо когда и как очутился в саду — поблизости от своего завода, далеко за городом. Было уже, вероятно, за полдень. Он выбрал уютное местечко и подставил ветру лицо. Ветер развевал его волосы и понемногу приводил в чувство.

Почти оправившись, Роздвянский зашагал к заводу.

Рабочая обстановка завода и дружный стук машин вернули ему уверенность в себе. Здесь он оживал, здесь были его сторонники; он чувствовал, что все они — инженеры, администраторы и рабочие — были искренне ему преданы и готовы стать на его защиту. Ведь он — их лучший друг, он знает радости и горести каждого. Он не раз оказывал им услуги, заступался за них перед кураторами завода и выторговывал для своих людей лучшие условия работы.

Завод был его детищем; он подвел фундамент под это исполинское здание, начертил его подробные планы, а сегодня организовывал и распределял работу, задавал направление деятельности, и все, выходившее с завода, несло на себе печать его духа. Все, начиная с чертежей каждого самолета и заканчивая пробными полетами готовых аппаратов, проходило через его руки, на его глазах рождалось и росло. Он и «Первый государственный авиационный завод» — эти понятия были неразделимы.

Но тщеславная заносчивость была Роздвянскому чужда, и он охотно делился славой со своими работниками.

— Не будь их здесь, — говорил он знакомым, — не было бы ничего. Перед вами появляется только инженер, изобретатель, конструктор, — но вы не видите той черной работы, которая лежит между замыслом и его окончательным воплощением. Вы даже не представляете, что это значит: иметь прекрасный, удачно подобранный, исполнительный заводской персонал. Это словно хорошо сыгранный оркестр. Каждый из музыкантов делает свое, досконально изученное и привычное дело, но все они стараются угадать невысказанные мысли дирижера, все так и живут желанием их воплотить. Таковы и мои товарищи, мои сотрудники. Все они понимают, что самый невзрачный, ничем не примечательный труд — например, отделка какого-нибудь металлического колесика, — является звеном большой работы, которую выполняет завод, и в конечном счете станет виден, как мы слышим игру целого оркестра. Каждый из сотрудников — тоже творец, и очень часто они — даже простые рабочие — приходят ко мне со своими проектами и улучшениями. Вот почему я называю их своими товарищами и с радостью разделяю с ними все похвалы в свой адрес.

И действительно, Роздвянский, по примеру Эдисона, допустил всех работников к участию в доходах завода. Тем не менее, завод приносил владельцу, то есть государству, громадную прибыль.

Роздвянский пересек обширный заводской двор и просторные машинные цеха. Повсюду кипела работа, всюду на него с уважением смотрели благодарные сотрудники. Знакомая картина помогла ему восстановить внутреннее равновесие, которое он ненадолго утратил на заседании.

Он вошел в кабинет и велел пригласить своего заместителя, главного инженера Павла Покотенко.

— Друг мой, — сказал, крепко сжимая его руку. — Вы уже, вероятно, слышали о моем приключении в академии.

— Слышал, директор, и должен выразить вам искреннюю признательность за то, что в таких тяжелых условиях вы не побоялись выступить в защиту оболганного Кружляка. Я знал его и глубоко сожалею о его разбитой жизни, хоть мне и неизвестны все подробности трагедии. Ни минуты не сомневался, что он ни в чем не виноват.

— Он и вправду невиновен. Это был честный человек. В письмах ко мне покойный часто жаловался на профессора, но только его прощальное письмо из лечебницы объяснило мне все. Если профессор вздумает довести дело до суда, у меня будет возможность доказать правдивость моих слов. Однако сейчас я хотел вам сказать, что на неделю оставляю завод на ваше попечение. Мне необходимо на какое-то время уехать на хутор и отдохнуть, а затем подготовить материалы для защиты себя и Кружляка.

— Поезжайте, директор. В добрый час! — ответил Покотенко.

Не успел он договорить, как в кабинет вошли еще два приятеля Роздвянского: инженер Антон Коробка и профессор геологии Григорий Шевченко. Они тоже высказали ему свою благодарность и рассказали, что произошло в академии после его ухода. Через несколько минут президента призвали вернуться в зал. Тот вновь открыл заседание и торжественно объявил, что во время его отсутствия Роздвянский нанес тяжкое оскорбление многоуважаемому профессору Хрущенко. Исходя из этого, президент внес предложение исключить Роздвянского, как человека, порочащего честь академии, из членов организации. К обсуждению своего предложения президент не допустил никого; за это предложение голосовали все, кроме Коробки и Шевченко. Так академия наказала Роздвянского, а Хрущенко праздновал победу.

После этой беседы Роздвянский распрощался с друзьями и вскоре уже сидел в своем маленьком самолете. Аппарат был способен летать в воздухе, плавать по воде и ездить по суше. Запустил мотор и поднялся в воздух, пролетел над Киевом и Днепром. Когда Киев исчез из виду, опустился на воду и спокойно поплыл дальше…

***

На небе показались звезды — одна, и вторая, и третья. Солнечный свет на западе померк и стало совсем темно. Правый берег Днепра угадывался лишь по острым очертаниям утесов, прибрежных лесов и одиночных домов.

Наконец, вдали выступил из темноты высокий силуэт креста — то была могила Шевченко. Отсюда уже недалеко было до хутора. Роздвянский достаточно успокоился и отдохнул и мог позволить себе взлететь. Движение рычага — и самолет начал подниматься в небо, бросая вперед два длинных световых луча: загорелись ночные прожекторы, мощные электрические лампы с рефлекторами.

Вскоре широкий Днепр превратился в узенькую светлую полоску; затем летчик повернул аппарат на